Цепь грифона
Шрифт:
– Я же говорю, он у вас, как Мона Лиза, улыбается, – опять повторил Федотов.
– Мы тут твою загадочную улыбку обсуждали, Наум Исаакович, – поднявшись из-за стола и двинувшись навстречу к Эйтингону, проговорил Суровцев.
Подойдя к разведчику, он обнял его, что в этой среде было не особенно принято. Августовские дни 1941 года, проведённые в голодном, блокадном Ленинграде, накануне заброски Суровцева в немецко-финский тыл, чрезвычайно их сблизили.
– И я рад вас видеть, – ответил смущённый Эйтингон. – Разрешите доложить? – обратился он сразу к Судоплатову и Фитину.
Переглянувшись между собой, оба одновременно
– Агент Гейне по вашему приказанию доставлен! – доложил чекист.
– Пусть войдёт, – распорядился Судоплатов.
Эйтингон открыл входную дверь, сказал в открывшийся проём:
– Александр Петрович, заходите!
Вошёл молодой, стройный, лет тридцати на вид, военный. Окинув одним взглядом всех присутствующих, сделал ещё один шаг, приставил ногу, встав по стойке «смирно», доложил совсем не командным, спокойным голосом:
– Старший лейтенант Демьянов по вашему приказанию прибыл!
Руководители управлений с интересом и благожелательно смотрели на старшего лейтенанта.
– Проходите. Присаживайтесь. Сейчас мы вас кофе напоим, – распоряжался на правах хозяина Судоплатов.
Демьянов подошёл к столу, присел. Эйтингон поставил перед ним чашку, в которую тут же налил горячий кофе. Налил кофе и себе. Тоже присел.
Суровцев с интересом изучал внешность Демьянова. Аристократичная внешность. Тёмные глаза. Тёмные прямые волосы зачесаны наверх и открывают высокий лоб красивой формы. Тонкий прямой нос. Рот обыкновенный, не запоминающийся. «Рот посредственный», – написали бы в дореволюционных документах. Тонкая полоска усов, какие теперь уже никто не носит. И без того грустные глаза казались ещё более грустными из-за того, что верхние веки глаз у висков смотрели чуть вниз.
Демьянов сделал несколько небольших глотков кофе и отодвинул чашку. Точно дал понять, что он готов к разговору, ради которого, соблюдая все меры конспирации, его и привезли на Лубянку.
– Взгляните, – протянул ему фотографию Новотроицына Судоплатов.
Демьянов взял фотографию. Бегло взглянул. Никак внешне не прореагировав, вернул фото Судоплатову.
– Вам знаком этот человек? – спросил его уже Суровцев.
Демьянов повернул голову к незнакомому генералу.
– Так точно, товарищ генерал-лейтенант! – ответил он, глядя своими грустными глазами на Суровцева.
– Замечательно! А что ещё можете сказать об этом человеке? – продолжал интересоваться Сергей Георгиевич.
– Это преподаватель-инструктор по огневой подготовке и рукопашному бою диверсионной школы абвера. Он русский. Имени его не знаю. Обращались к нему не иначе как «Герр майор».
Суровцев мысленно улыбнулся. «Новотроицына и немцы разжаловали, – подумалось ему, – во всём ему не везёт, бедняге».
– Что ещё можете о нём сказать? – спрашивал уже Судоплатов.
– Только то, что свои занятия он сопровождал скабрёзными шутками и русским матом. Ещё, пожалуй, что он любит выпить. Иногда приходил на занятия с сильным перегаром. И немецкие офицеры выпивают, но это коньяк и малые дозы. А от него чувствовался именно наш, устойчивый водочный перегар. Хотя хорошо стрелять это почему-то ему не мешало.
– Вот и я говорю, что у Новотроицына слишком много дурных наклонностей для того, чтобы заниматься разведкой, – ещё раз повторился Суровцев.
– Его, –
– Так я что-то не понимаю, – обратился к Суровцеву Фитин. – Немцы что, резко поглупели, раз таких агентов с инспекцией посылают? Если это инспекция…
– Нет, Павел Михайлович, – ещё больше убеждаясь в своей правоте, проговорил Суровцев, – Новотроицын для них фигура более выигрышная, чем обычный диверсант.
– Чем же это? – заинтересовался Федотов.
– Во-первых, у него прошлое, из-за которого его скорее потащат к стенке, чем будут пытаться перевербовать. Руки в крови по локоть – значит, и на прощение ему рассчитывать не приходится. Сам опять же ни при каких условиях с повинной не пойдёт. Попадётся – молчать будет. Старая школа. Они же не знали, что Новотроицын на меня нарвётся.
– А во-вторых? – спросил Фитин.
– А во-вторых, не особенно будет жалко, если попадёт в руки НКВД. Шучу. Я почему-то подозреваю, что немцы всерьёз думают не только об организации диверсий на транспорте и в промышленности, но и об актах террора в отношении высших командиров и лиц из политического руководства. А вот для таких дел Новотроицын как никто другой может подойти.
– Невысокого же вы мнения о диверсантах, – то ли в шутку, то ли всерьёз посетовал Судоплатов.
– Да мы-то с вами как никто знаем, что часто невозможно разделить разведку и диверсию. Потому и собрались вместе. Мне вот ещё и партизанские действия нужно сюда же привязывать, – в свой черёд заметил Суровцев.
– Давайте об этом чуть позже, – точно председатель собрания объявил Судоплатов. – А вы что скажете, Александр Петрович? – спросил он Демьянова.
– Мне немцы задач террористического характера не ставили, – доложил Гейне-Демьянов.
– Что ж, спасибо. Можете идти, – распорядился Судоплатов.
– Есть, – ответил Демьянов.
В сопровождении Эйтингона он удалился.
– Пётр Васильевич, – обратился Фитин к Федотову, – пока наша берёт. Наши довоенные разработки логично перетекают в текущую практику. Как Абакумов ни тянет руки к агентуре московского подполья, ничего у него не получается. Да и нарком на нашей стороне.
– Абакумов уже и к «Монастырю» руки потянул. Или вы сомневались? – сначала уверил, а затем и спросил Пётр Васильевич.
– Кто бы сомневался? – ответил за себя и Судоплатова Фитин. – Характер Виктора Семёновича сомнений в своей правоте не предполагает.
И действительно, характер заместителя наркома внутренних дел СССР, начальника Управления особых отделов НКГБ НКВД СССР Виктора Семёновича Абакумова причинял Федотову всё больше и больше неприятностей. И обусловлен этот фактор был уже словами из самой характеристики Абакумова. «Преданный делу Партии Ленина-Сталина коммунист. Прекрасный организатор. Решительный. Инициативный. Беспощадный к врагам Партии и Революции руководитель», – сообщало его личное дело. Тогда как характеристики Федотова, не отказывая ему в деловых и организаторских качествах, всегда отмечали совершенно противоположные, не лидерские качества: «Скромен. Не честолюбив». Абакумов был непомерно и честолюбив, и властолюбив. Не отличался он и скромностью.