Цепи его души

Эльденберт Марина

Поэтому даже не вздрогнула, когда он рванул воротник сорочки. Старая ткань подалась легко, от разреза, расходясь на две половинки. Стоило его пальцам обхватить сосок, сжимая его, а колену скользнуть между разведенных бедер, цепляя грубой тканью брюк чувствительную плоть, как я задрожала от острого, болезненно-яркого наслаждения. Судорогой пронзившего меня изнутри и заставляющего выгнуться дугой в его руках.

Оно прокатилось по телу волной, отчаянной дрожью, разбавившей мучительно-жаркое напряжение, и только тогда я осознала, что бесстыдно вжимаюсь в его ногу. Больше того, мне хотелось еще. Отчаянно хотелось продолжения

чувственного безумства: осознание этого заставило меня широко распахнуть глаза. Эрик склонялся надо мной, не отпуская моего взгляда, и я растерялась еще больше. Растерялась, чувствуя, как стыд снова заливает щеки краской: мне никогда не было так хорошо.

Но почему он молчит?

И почему смотрит… так?

— Ты скорее умрешь, чем скажешь это, да?

— Ч-что? — выдохнула я.

— То, что ты каким-то образом нашла в моей ванной возбуждающее. То, что хочешь меня до безумия. Что хочешь, чтобы я касался тебя везде — откровенно, бессовестно, жарко. Что тебе нравится то, что я могу с тобой сделать, что ты дрожишь при мысли о том, как я могу тебя ласкать, Шарлотта.

— Возбуждающее? — пролепетала я.

— Да. Средство, стимулирующее желание.

Всевидящий!

Если бы можно было провалиться сквозь кровать, наверное, я бы так и сделала, вот только кровать была прочной. Руки Эрика, запечатавшие меня в клетке, не позволяли даже откатиться в сторону, свернуться клубком, закрыться от нахлынувших чувств.

— Я не знала, — пробормотала сдавленно, пряча глаза.

— Не знала?! — почти прорычал он. — А что, спрашивается, ты там искала?!

— Снотворное, — прошептала еле слышно.

— Что?!

— Снотворное, которое ты дал мне в прошлый раз. Я искала пузырек с аламьеной… подумала, что это оно. Наверное, перепутала.

Признаваться в этом было еще более стыдно, чем в том, что со мной происходит. Я никогда в жизни ничего не брала без спроса, и уж тем более не рылась в ящиках в чужих домах. Поэтому сейчас под его взглядом мне хотелось съежиться, заползти под одеяло и накрыться им с головой. Неожиданно Эрик меня отпустил, и я поспешно отвернулась, натягивая покрывало до подбородка. Сжимая колени так плотно, как только можно.

Кровать за моей спиной прогнулась, а потом стало неожиданно пусто и холодно. Раздался шорох выдвигаемого ящика, что-то звякнуло. Я обернулась как раз в тот момент, когда Эрик плеснул воды в стакан: резко, из-за чего она брызнула ему на руку и на прикроватную тумбочку. На ней стояла какая-то склянка, в густой вязкой жидкости, напоминающей сироп от кашля, вспыхивали жемчужно-перламутровые искры.

— Что это?

— Пей, — меня вздернули над кроватью, нисколько не заботясь о том, что в плечо отдало болью. Эрик бесцеремонно сунул мне в руку стакан.

— Что…

— Я сказал: пей, Шарлотта. Ты же не думаешь, что я хочу тебя отравить? — Его глаза потемнели до такой глубины, что по сравнению с ними самая черная ночь на свете показалась бы светлой.

Под этим взглядом молча поднесла стакан к губам и сделала несколько глотков.

Ничего особенного, вода, как вода. Разве что чуть сладковатая на вкус, как если бы в нее добавили ложечку сахара.

— До дна, — голос звенел металлом.

Залпом осушила стакан и сунула ему в руку.

— Еще распоряжения будут?

— Сегодня — больше

нет.

— Неужели? — сдавленно пробормотала я. — Я уже думала, что ты заставишь меня выпить весь графин.

Во тьму плеснуло золото.

— Любая другая на твоем месте осталась бы привязанной к кровати на всю ночь. Без возможности прикасаться к себе, — холодно произнес он и отвернулся.

От жестокости его слов внутри что-то болезненно сжалось. Я вдруг поняла, что край надорванной сорочки свисает вниз, бесстыдно обнажая грудь. Грудь, одно прикосновение к которой заставило меня содрогаться в его руках, пока его колено вжималось между моих разведенных бедер.

— Я — не любая другая, Эрик, — произнесла еле слышно.

Потянула покрывало на себя, чтобы прикрыться.

— Поэтому ты сейчас выпила зелье, которое позволит тебе остаться в своем уме, а не превратиться в одержимую страстью девицу.

Он закрутил крышку склянки, швырнул ее в ящик и захлопнул с такой силой, что я вздрогнула.

— Ты хотела спать? Спи.

Эрик расстегивал жилет с такой яростью, что пуговицы чудом не отлетали в стороны. Оглянувшись, поймал мой взгляд, выругался и направился в ванную. Хлопнула дверь: с треском, чудом не раскрошив косяк. Я смотрела ему вслед, а потом упала на подушки, плотнее заворачиваясь в покрывало. Напряжение, горячившее кровь, схлынуло, словно его и не было. Слабые отголоски жара еще несколько минут прокатывались по телу, но вскоре ушли и они.

В мыслях все еще звучали его слова: «Любая другая осталась бы привязанной к кровати на всю ночь…»

Он что, действительно мог оставить женщину, сходящую с ума от безумной страсти, привязанной к кровати? Горящей от невозможности прикоснуться к себе, когда тело превращается в оплавленный воск свечи?

Что-то подсказывало: да, мог.

Ощущения были еще слишком живы в памяти: настолько, что представившаяся мне картина заставила содрогнуться. И сколько их было таких, любых других, готовых рядом с ним на все?

Совсем как я.

Мысли горчили, как переваренный кофе, не давали покоя, мешали уснуть. Поэтому я поднялась, подошла к окну и распахнула портьеры, впуская в эту мрачную спальню лунный свет. Даже холод зимней ночи с накренившимся ковшом полумесяца, распластавшимся над Дэрнсом, сейчас казался более теплым, чем наш разговор. Деревья и дорожки в парке, мостик, перекинувшийся через Ирту, даже фонарные столбы — все сейчас было припорошено снегом. Разве что мостовая расчищена, тянется вдоль района этакой темной широкой полосой. Пустынные улицы, подкрашенный теплым электрическим светом снег. Снова скользнула взглядом по парку: в глубине аллеи стоял мужчина. Должно быть, вышел прогуляться перед сном…

В ванной что-то скрежетнуло, и я обернулась.

Тишина.

Дверь по-прежнему оставалась закрытой, из-за нее не доносилось больше ни единого звука. Бросила еще один взгляд в окно, но мужчина уже ушел, и я решила вернуться в постель.

Не знаю, сколько лежала в одиночестве, то соскальзывая в полудрему, то выныривая обратно, уже почти заснула, когда дверь в ванную все-таки открылась. Поразительно, но оттуда даже не плеснуло светом: похоже, Эрик погасил артефакты прежде чем выйти. Пристальный взгляд задержался на мне, и я замерла, стараясь дышать ровно и глубоко. Пусть думает, что я уже сплю.