Церемония жизни
Шрифт:
После урока плавания аудитория, как всегда, заполнилась влагой, и мне еще долго чудилось, будто я продолжаю куда-то плыть. Волосы я распустила, чтобы скорее просохли, и копна моя ниспадала до пояса черным каскадом с легким запахом хлорки из школьного бассейна.
Шел четвертый урок — самоподготовка по английскому. Я дрейфовала в ленивой полудреме, рассеянно слушая, как Аки с Михо, заполняя тестовые задания, треплются о парнях.
И вдруг один из наших главных разгильдяев, Окадзаки, громко и отчетливо ляпнул
— А что, все девки играют соло, правда же?
— «Играют соло»?! Ха-ха-ха! — взревела кучка парней из того же угла. — Ну, Окадзаки… Теперь держись!
— Не, ну а чо! — ухмыльнулся Окадзаки. И под хохот приятелей стал изображать свободной рукой, как мастурбируют женщины. — Кажется, в интернет-порнушках они делают это вот так?.. Или так?
— Ну и скотина же ты, Окадзаки! Вовсе мы так не делаем! — крикнула Аки, заливаясь краской, и треснула придурка по спине свернутым в трубочку заданием.
— Вы-то, может, и нет! — не унимался Окадзаки. — А вот Сэтo делает, спорим? Она же у нас продвинутая! Небось, нахваталась от своего жеребца такого, что вам и не снилось!
— О да… Сэто у нас кобылка заводная! — заржали его дружки.
Едва я услышала, как мою фамилию склоняют на все лады, у меня запылали уши. Обычно я что-нибудь орала этим придуркам в ответ. Но теперь неожиданно вспомнила наш вчерашний разговор с Сихо — и застыла как каменная.
Может, парни каким-то образом узнали о том разговоре? И теперь выставляют меня извращенкой, чтобы посмотреть на мою реакцию? При одной лишь мысли об этом захотелось бежать на край света.
Слова застревали в горле, и я лишь робко надеялась, что от меня как-нибудь отстанут, как вдруг во всеобщем гвалте различила тихий, но отчетливый голосок:
— Окадзаки-кун?
Окадзаки сидел на парте с ногами, задрав колени к потолку, и чтобы узреть миниатюрную фигурку Сихо, ему пришлось развернуться на сто восемьдесят.
— Окадзаки-кун! Вот это — классный журнал. Сегодня учитель поручил вести его мне. Вчера ты был на дежурстве, так? Может, поэтому не знаешь. Но вообще-то здесь написано, что последнюю работу ты должен переписать с нуля!
— Ч-че?! Э-э…
При виде малютки Сихо, возникшей из ниоткуда, любители грязных разговорчиков оторопели. Она же, глубоко вздохнув, выставила классный журнал перед собой — и залепетала:
— Наши радости принадлежат нам, а ваши радости принадлежат вам, мы открываем свои радости для себя, но мы не предаем наших радостей, ибо мы не изменяем своему телу…
Все это она протараторила так быстро, словно и не надеялась, что кто-то услышит ее, — отчего слова звучали как волшебное заклинание. А черный классный журнал в ее побелевших от смелости пальчиках казался Магической Книгой.
С парнями Сихо никогда не общалась, да и теперь говорила так тихо, что все они тут же сделали вид, будто ничего не расслышали.
— А?.. Что?.. Чего она там лопочет? — зашептали они, переглядываясь между собой. Хотя я почему-то
Но повторять Сихо ничего не стала. Лишь улыбнулась, глядя в пол, вручила обалдевшему Окадзаки классный журнал. И, не поднимая головы, побрела обратно к своей парте.
— Эй… Что там она вякнула-то? Ты понял?
— Да я сам не разобрал! Что-то наше, что-то ваше… тело какое-то…
— Ну, наверное, что-нибудь типа «кончай свои грязные шуточки». Вот ты придурок, Окадзаки! Даже крошку Хасимото достать умудрился, кретин!
— Жеребцы в своем репертуаре! — подхватила Аки, задорно смеясь. — Пока всех девчонок не выбесят, не успокоятся… Вон, бедная Рури вся красная до сих пор!
От ее беззаботного смеха весь скандал тут же сошел на нет, и класс переключился в свой обычный режим грязных шуточек и подначек. Что парни, что девчонки старались ляпнуть что-нибудь особенно гадкое из своих познаний, а то и личного опыта. Периодически то Аки, то Михо игриво взвизгивали — «Ой, да паш-шел ты!» или «Грязное животное!», — вызывая очередные взрывы хохота. В целом же получалось, что каждый из этих людей издевается над собственным телом.
Каждый — кроме малышки Сихо.
Медленно приходя в себя, я все смотрела и смотрела, как упорно, не поднимая головы, она заполняет латинскими буквами тестовое задание.
А на большой перемене, когда все достали свои бэнто, я схватила ее за руку и вытащила на веранду.
— Что случилось, Рури? — удивилась она. — Мы же поесть не успеем!
Я прикрыла за нами дверь, чтобы нас никто не услышал. Сихо, похоже, встревожилась еще сильнее.
— Послушай, Сихо… — сказала я. — Сейчас мне было за саму себя очень стыдно. Так стыдно, что я вообще не знала, что делать. И была страшно рада, когда ты за меня вступилась!
Сихо с облегчением выдохнула. Лицо ее как будто смягчилось.
— Ну, если честно… Я и сама испугалась. Реально показалось, что дразнят меня саму. И что, если я сейчас не вмешаюсь, они растопчут все, что мне по-настоящему дорого. Вот и произнесла это заклятье… Я понимала, что голос у меня не очень уж громкий. И наверняка моих слов не услышат — ни Окадзаки, ни кто-либо другой. Но все равно очень хотела это сказать. Чтобы доказать себе же самой: я такая, какая есть, и за себя мне совершенно не стыдно! Не скажу этого сейчас — не видать мне покоя до конца жизни… Эти слова очень особенные для меня. Заклятье для защиты моего мира.
Она смущенно уставилась в пол. А потом добавила:
— Я поняла, что иначе они проглотят еще и меня… Вместе с тобой, Рури.
Школьная форма болталась на ней, как на вешалке, а лицо источало такое отчаяние, что я поразилась: какой же слабой и беззащитной может выглядеть та, кто всегда казалась мне взрослой и неуязвимой.
Я протянула к ней руки, и ее крохотное тельце — чуть не вдвое меньше меня! — утонуло в моих объятьях.
— Ты чего, Рури? — сконфуженно запыхтела она, упираясь носом мне в грудь.