Церемония жизни
Шрифт:
— Прости, — смущенно вздыхала Наоко. — До сих пор в эту комнату ни один парень еще не входил. Так что мама немного нервничает…
— Да все в порядке, — с улыбкой отвечал Юкио.
Был он мальчиком хлипким, невзрачным. И ростом не вышел, и даже лицо его, хотя и с красиво очерченными скулами, казалось миниатюрней, чем у Наоко.
В ярких лучах, что падали из окна, его жиденькие черные волосы отливали рыжеватыми бликами, а карие глаза под ниточками бровей как формой, так и цветом напоминали пожухлые вишневые листья.
Из-под
Ростом он был чуть выше Кадзуми, а когда передвигался по комнате, поднимал за собою слабый, едва уловимый ветерок.
— Ох! Бедного Пуфа прищемило окном! — испуганно вскрикнула Наоко. И, отодвинув оконную створку, втянула меня обратно в комнату.
— Кого? — удивился Юкио.
— Это Пуф! Моя любимая штора. Точнее, мой верный занавес… С детства его так зову. Думаешь, глупо?
— Да нет, — ответил он без тени улыбки, качая головой. — Очень удачная кличка!
И принялся за печенье, что оставила для нас Кадзуко.
Его руки двигались бесшумно, и после каждого их взмаха по комнате пробегал все тот же слабый, едва заметный ветерок. Наблюдая, как мягко, волна за волной, эти бесшумные руки гоняют по комнате воздух, я думал: вот было бы здорово, если бы такие волны ласкали еще и меня.
После этого Юкио приходил в гости несколько раз.
В третий его приход они смотрели кино по маленькому телевизору, сидя бок о бок в дальнем углу, когда Наоко вдруг потянула его за рукав.
Вздрогнув, как от порыва ветра, Юкио наклонился к Наоко и вытянул губы трубочкой. А потом эти тонкие бледно-розовые губы расплющились на щеке Наоко — точь-в-точь как расплющиваются лепестки сакуры на оконном стекле.
Распахнутые глаза его замерли, хотя ресницы чуть заметно дрожали. Наоко же, наоборот, в эти секунды плотно сомкнула веки, и наблюдать, как ресницы Юкио дрожат на этом странном ветру, довелось лишь мне.
А несколько дней спустя, субботним вечером, Юкио пришел и остался в комнате на ночь. Кадзуми с Такаси уехали на какие-то «похороны» — видимо, куда-то очень далеко, — и дома их не было до следующего дня.
Довольно долго я слушал, как из кухни внизу доносятся взрывы смеха. Дразнящий аромат тушеного мяса, которое они готовили вместе, поднимался аж до второго этажа.
Затем они поднялись в комнату, уселись за столом и стали поедать молочный пудинг — тот, что Наоко приготовила еще прошлым вечером и поставила застывать в холодильник. И в щелочке между бледно-розовыми губами Юкио еще долго белели капли заварного крема.
— Вкуснятина! — с улыбкой объявил Юкио, глядя на притихшую Наоко. Но та лишь огорченно нахмурилась.
— Но картофельный салат я сгубила. А мясо вышло
— Мой скромный вклад за счастье остаться с тобою на ночь…
— Скромный? Я тебя умоляю! Уж молочный-то пудинг тебе состряпает кто угодно…
— Зря ты так. Реально вкусный, разве нет?
— Да, но…
Покончив с десертом, оба встали из-за стола и нырнули под белоснежные простыни на кровати. И мне поневоле пришлось наблюдать, как несмело пальцы Юкио скользят по коже Наоко — и как на лице его выступают капельки влаги, хотя обычно он почти не потел.
В миг, когда крошечная капелька сорвалась с его тонкой кожи и упала ей на ключицу, я заметил, что Наоко пристально смотрит на меня.
На следующее утро Наоко выбралась из постели первой, оделась и тут же спустилась вниз. Вскоре по дому растекся слабый запах яичницы.
Похоже, решила взять реванш за вчерашнее — и приготовить завтрак, догадался я, глядя на голые плечи Юкио, продолжавшего спать в постели, где Наоко больше не было.
В миг, когда эти костлявые плечи задрожали от холода, я отцепил от карниза свой первый серебристый крючок. Затем еще один, и еще.
Когда же отстегнулся последний крючок, я поймал порыв ненавистного ветра — и прыгнул.
В полном беззвучии, точно в океанской пучине, я перелетел через комнату — и, задержав дыхание, опустился на спящего Юкио.
Наконец-то я знал, какова на ощупь голая кожа, которую мне так долго приходилось наблюдать издалека.
— Наоко? — пробормотал Юкио, не просыпаясь, и обнял меня.
Волны зябкого, чуть влажного воздуха, разбегавшиеся от каждого движения его пальцев, рук или ног, приводили меня в странный трепет.
— Наоко… — прошептали его губы, подняв очередной ветерок. Я вновь задрожал. И, пожалуй, впервые понял, что все эти одиннадцать лет болтался в этой комнате лишь для того, чтобы однажды затрепетать в обнимку с этим ласковым ветерком.
— Что происходит?!
Голос Наоко прозвучал на удивление резко. Очевидно, уже приготовив завтрак, она появилась в сумрачном дверном проеме и застыла от удивления.
— Какого… — промычал Юкио, садясь в постели и протирая глаза.
— Что здесь делает Пуф?
— Да черт его знает… Может, ветром сорвало?
— Ну-ну! А от карниза он сам себя отцепил?
— Да понятия не имею!
Вконец озадаченный, Юкио уставился на меня. Хлипкая девичья кровать заскрипела под ним — и я, гонимый всеми его ветерками, с робким шорохом соскользнул с постели на пол.
А потом пришла зима, и друзья Наоко по спортивной секции собрались у нее на Рождество. Вся комната была усеяна закусками и сластями, а меж привычных банок с соком уже мелькали жестянки с алкоголем.