Церемония жизни
Шрифт:
Собранная зелень прилипла к изнанке пакета и вытряхиваться не хотела. Ее листья и стебли увяли и не вызывали никакого аппетита. Сперва я решила их просто выбросить, но затем рассудила, что терять уже нечего и с таким же успехом можно все-таки попытаться что-нибудь с ними сделать.
Желтые головки цветов в пищу явно не годились. Их я отрубила одну за другой и отправила в мусор. Зелень же, оставшаяся на разделочной доске, была такой вялой, что даже салат из мини-маркета выглядел бы свежее. Промыв ее проточной водой, я едва не вывалила ее из дуршлага прямо на доску, но, чуть подумав, сперва подстелила пластиковый пакет.
Одуванчики как еду я до сих пор встречала разве что в темпуре [28] .
Как только я стала их резать, из них потекла темно-зеленая жидкость. Но пахла она не домашней кухней, а суровым бурьяном, выпалывать который нас когда-то заставляли на школьном дворе. Вскоре мне уже казалось, будто я не пищу готовлю, а ковыряюсь в грязи — и уже потому едва ли смогу это съесть.
28
Темпура (яп. ???, от португ. tempero — «приправа, вкус») — популярное блюдо из морепродуктов или овощей, обвалянных в кляре и обжаренных во фритюре. Подается со специфическими соусами. В Японию было завезено в XVI в. португальскими иезуитами, но быстро стало неотъемлемой частью японской кухни. По одной из версий, название может происходить и от лат. tempora («времена») — так иезуиты называли периоды поста, когда можно есть только рыбу и овощи.
Ощущая себя ведьмой, готовящей магическое зелье, я высыпала порезанные листья в кастрюлю с кипящей водой. Кипяток очень быстро позеленел и стал похож на изумрудную краску для ткани. Выглядело это пугающе, но я дважды сливала подкрашенную воду, заливала свежую и продолжала варить на малом огне. И к моменту, когда я решила добавить туда мисо, все листья и стебли уже превратились в клейкую зеленую кашицу.
Зачерпывая ложкой рыжую пасту из упаковки, я заколебалась: а не выкидываю ли я отличное мисо прямиком в мусорный бак? Но хорошей пастой супа не испортишь. Все лучше, чем осторожничать и делать из супа жиденькую водицу, напомнила я себе — и, зачерпнув как можно больше, размешала мисо в кастрюле.
Получившееся варево я налила в чашку. На первый взгляд, это могло бы сойти за суп со шпинатом. Но точно так же напоминало и сточную воду вперемешку со всякой дрянью.
Рисоварку я оставила на подогреве с утра. Набрав оттуда немного риса, я поставила его на стол рядом с супом и села за стол. Я казалась себе ребенком, заигравшимся в повара. Аппетита не было вообще. Я зачерпнула палочками рис, отправила в рот. И наконец, собравшись с духом, отхлебнула немного супа.
В миг, когда сгусток зелени коснулся языка, меня посетило видение: пепельно-серый парк с фонтанами, где я только что побывала. «Значит, то, что я ем, — частица этого парка?!» — осенило меня, и я чуть не выплюнула все обратно.
Разварившаяся зелень была абсолютно безвкусной и напоминала кусочки бумаги, прилипшие к языку. Но когда по парку в моем видении начали разгуливать люди, меня всерьез затошнило и я действительно выплюнула чертову зелень в салфетку.
«Но ведь это и было мусором с самого начала…» — подумала я, разглядывая останки одуванчика на белой салфетке.
Я вылила содержимое кастрюли в раковину, достала из холодильника целую упаковку наттo [29] , но сколько ни заставляла себя, не смогла доесть и до половины.
29
Наттo (яп. ??,
Даже тщательно вычистив зубы и прополоскав горло, я не смогла избавиться от омерзительного ощущения клейких, безвкусных листьев на языке.
На другой день, в пятницу, мне стало плохо прямо на работе.
Уложив меня на диване в комнате отдыха, верная Юка сбегала в общий отдел за термометром и измерила мне температуру. Столбик ртути показывал 38,5. Моя обычная температура, как правило, ниже нормы, так что при виде этих цифр меня замутило еще сильнее.
— Это же не потому, что ты объелась полыни, правда? Живот не болит?
— Да нет же… Ничем я не объелась, не бойся. Да и полыни в итоге никакой не нашла. А вот простудилась, похоже, знатно… Еще бы! Весь вечер шататься по такой холодине…
Всей правды я говорить не стала. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь знал о моем жалком вчерашнем провале! Но Юки тут же почувствовала себя виноватой.
— О, нет… И зачем я поддакивала твоим безумным фантазиям? Лучше бы молчала, ей-богу… Шеф уже в курсе?
— Да. Сказал, чтобы я не геройствовала, и отпустил домой.
— Вот и хорошо. Как-нибудь справимся и без тебя. А ты отоспись хорошенько и поправляйся скорей!
Поблагодарив Юки за заботу, я сообщила начальству, что ухожу домой, и покинула офис на полусогнутых. В вагоне меня мутило, и всю дорогу до дома я просидела, опустив голову. И вдруг заметила муравья, вцепившегося в подол моего пальто. Откуда он здесь? От офиса до метро я добиралась, словно в тумане. Может, меня опять заносило на клумбы? Смахнув муравьишку кончиком пальца, я закрыла глаза и попыталась заснуть.
Доковыляв до квартиры, я приняла лекарство и свалилась в постель. Но проклятый озноб не проходил. Вот же дура, ругала я себя. Потратить столько сил, чтобы собрать ни на что не годную дрянь, да еще и простудиться в итоге!
Что же мне теперь делать? Ни сил, чтобы приготовить рисовый отвар. Ни аппетита, чтобы съесть хоть что-нибудь. Но чтобы появиться на работе в понедельник, нужно как минимум отоспаться, сообразила я — да на том и порешила.
Засыпая в своей сумеречной спальне, я дрейфовала, как на волнах. Квартирка моя была на первом этаже, уличный шум врывался прямо в окно, и каждая проезжавшая машина будила меня снова и снова. Под урчанье моторов и разговоры людей я вспоминала огромный дом в горах, где отдыхала каждое лето своего детства.
Дом, где уже по шелесту деревьев и стрекотанию насекомых снаружи можно представить неодолимую мощь окружающего тебя мира. Где сама возможность мирной, спокойной жизни в таком крошечном закуточке Вселенной наполняет твое сердце уютом. Где ты живешь в окружении бессчетного множества самых разных существ, чье дыхание постоянно подмешивается в воздух, которым ты дышишь.
В ответ на это и я, совсем еще маленькая, выдыхала углекислый газ с теплом моих внутренностей, потихоньку наполняя окружающий воздух своим присутствием. С наступлением ночи, чтобы стало хоть немного прохладнее, в доме распахивались все окна. Хотя каждое из них защищала сетка от насекомых, открывать их приходилось лишь после того, как в доме сгустится полная тьма, иначе особо мелкая мошкара каким-то образом все равно проникала в дом. А покуда этот ритуал соблюдался, мы на всю ночь погружались в вибрации звуков, с которыми передвигаются животные, и воздуха, что раскачивает деревья.