Церера
Шрифт:
И я решила сделать первый шаг.
— Что теперь? — спросила я, отстраняясь от брата и вытирая мокрые щеки. — Что нам делать?
— Для начала — похороны, — вздохнул Марк. — Ребята с базы подготовили все необходимое. Прощание назначено на завтра.
— Хорошо, — кивнула я, стараясь не думать о том, что мне предстоит в последний раз увидеть лица родителей. — А потом? Нужно выяснить, что произошло. Почему их вездеход потерял управление. Может быть, техническая неисправность? Или…
— Или? — напрягся Марк, по его лицу пробежали всполохи подозрений.
Я оглянулась
— Пожалуйста, — поежилась я. — Давай поговорим после… не тут…
Брат отстранился, глядя на меня. Его лицо опухло, веки набрякли и покраснели, но из-под ресниц на меня сверкал стальной взгляд космической гончей.
Я попыталась восстановить в памяти события, предшествовавшие аварии, но в голове была какая-то мешанина. Отрывки разговоров, до жути реалистичные галлюцинации, вызванные лекарствами и шоком… Титаны, хор, пение о богине и киклопе… Бред, порожденный затуманенным сознанием. Вот только почему даже сейчас при мысли об этом у меня по спине бегут мурашки?
— Юль, — голос брата вырвал меня из задумчивости. — Давай пока не будем делать поспешных выводов. Сначала похороны, потом оформление всех бумаг. А уже после, на свежую голову, подумаем, что могло случиться. Идет?
— Идет, — вздохнула я, прикрывая веки. Глаза снова начали слипаться — видимо, сказывалось действие успокоительных. — Побудешь со мной? Или тебе надо на службу?
— Побуду, — Марк сжал мою ладонь. — Я подал рапорт для оформления отпуска по семейным обстоятельствам. Спи. Я никуда не уйду.
Я закрыла глаза, проваливаясь в густую, вязкую темноту. Даже на краю сна меня не покидало ощущение, что я упускаю нечто важное. Какую-то деталь, мелькнувшую в бреду между явью и видениями. Что-то, что могло бы прояснить случившееся. Или хотя бы намекнуть, где искать ответы.
Но усталость взяла свое. Мысли путались, и я уснула — тревожно и чутко, то и дело вздрагивая от звуков реальности, врывающихся в мой сон. И всю ночь мне чудился далекий хор, воспевающий подвиги и битвы неведомых титанов.
А когда проснулась посреди ночи, я снова и снова рыдала в больнице, и к утру у меня больше не осталось слёз.
На похороны я собиралась в тягостном молчании. У меня не было ничего тёмного из одежды, впрочем, этого и не требовалось. Мы, учёные, находились на дальнем рубеже, в экспедиции, тут было не до нарядов. Виктор где-то раздобыл широкую чёрную пластиковую ленту, и мы все крепили себе эту ленту на рукав в знак траура.
В назначенный час Марк выкатил меня на гравитационном кресле-каталке из медицинского отсека. Ноги всё ещё держали меня с трудом. Мы с братом почтительно остановились у двух серебристых контейнеров, в которых покоились тела родителей. Смит, дежурный доктор, он же и патологоанатом, проделал большую работу. Родители выглядели спокойными, умиротворёнными, как будто просто спали. Их укрыли пластиком с гербами Университета Деметры, а в перекрещенные руки вложили по свитку со списком их научных работ и достижений.
У меня в голове пронеслась мысль, что древние были правы,
Церемония прощания была скромной. Коллеги родителей, ученые и работники базы — все, кто знал и любил родителей, пришли отдать им последнюю дань уважения. Они все слабо переливались и перемигивались, как зимняя иллюминация. Это не случайность, поняла я. Цвета отражают эмоции, состояние человека. Но почему я вижу это? Откуда это странное… чутье, это понимание увиденного? Вопросы роились в голове, но ни на один не было ответа.
Я была так вымотана, что решила плюнуть на свои галлюцинации. Тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли. Сейчас не время. Нужно сосредоточиться на прощании, на поддержке брата. Разобраться со своим состоянием я смогу позже. Возможно, это просто побочные эффекты стресса и лекарств.
Ну светятся люди, ну и ладно. Жить это не мешает.
Виктор, как куратор и давний друг семьи, произнес трогательную речь. Он говорил о неутомимости Томаса в научном поиске, о его блестящем уме и умении зажечь других своими идеями. О Ларе Виктор отозвался как о женщине необыкновенной силы духа и разума, способной своей мягкой настойчивостью и тактом сплотить вокруг себя людей.
— Томас и Лара Соколовы были не просто учеными, — голос Виктора дрогнул. — Они были первопроходцами, пионерами, готовыми посвятить всю свою жизнь тому, чтобы приподнять завесу тайны над Церерой. Их блестящие открытия останутся в анналах науки. Но для нас, знавших их лично, они навсегда будут примером того, как много может сделать человек, когда в его сердце горит огонь истинного призвания.
Люди вокруг меня тихо всхлипывали и утирали слезы. Профессор Сильва плакал не стесняясь. Чужие эмоции накатывали на меня волнами. Я ощущала их физически. Это было слишком… ярко…
Я сидела, вцепившись побелевшими пальцами в руку Марка, и старалась дышать глубоко, чтобы сохранить самообладание. Брат крепко сжимал мою ладонь, безмолвно поддерживая.
После церемонии к нам начали подходить и прощаться.
— Юлия, вы просто обязаны продолжить свою научную карьеру, — тряся мою руку, говорил Сильва, переливаясь глубокими оттенками синего горя. — Работы ваших родителей заслуживают достойного завершения и публикации.
— Не беспокойтесь, — Я постаралась, чтобы голос не дрожал. — Я продолжу научную карьеру. Кто-то же в семье должен быть умным.
Марк толкнул меня в плечо.
Печально-голубая Альфина обняла меня, а сосредоточенный тёмно-красный Хан пожал руку:
— Держитесь. Мы ваши ближайшие соседи. Если что-то, сразу же обращайтесь к нам.
Мы с братом синхронно кивнули.
Следующим подошел Виктор. Его лицо было бледным и осунувшимся, словно последние дни дались ему нелегко. Судя по усталому взгляду, он тоже мало спал.
— Марк, Юлия, — он осторожно коснулся моего плеча. — Мне так жаль. Не могу передать словами, как я сочувствую вашей утрате. Томас и Лара были мне больше, чем друзьями. Они были моей семьей.