ЦеронРоман. Том II

Цевловский Федор

— Согласен, адмирал.

К ним подбежала Нелли и молча, взяв обоих под руки, повела их к катеру. Заговорившись, они не заметили, что остальные успели обойти весь остров и внимательно все осмотреть.

Когда катер подвез виновников торжества к пристани, солнце уже начало садиться в море.

На маленькой пристани царило необычное оживление. Под эффектно разукрашенной, зеленью и цветами, аркой, стараясь с большим трудом сохранить спокойствие, стояло толпище маленьких детей кофейного цвета. Дети были одеты в белое. Они напоминали собой прекрасно сделанные экзотичные игрушки. Лишь катер причалил, раздалось пение малюток. Растроганные пением, вышли все на пристань. Там их усадили в экипажи, украшенные цветами, и повезли через город. По дороге их радостно приветствовали встречные. С трудом через запруженные экспансивными туземцами улицы их довезли до стадиона, тоже

на-битого народом до отказа. Сначала было сказано несколько речей. Затем начались разнообразные состязания. Публика переживала вместе со своими фаворитами их победы и поражения. Было совсем темно, когда яркие снопы света осветили очень милую живую картину: буквы «КМ» были составлены очень искусно из группы маленьких туземцев. Дети были одеты в костюмы самых разнообразных наций, а хор малюток, певший на пристани, стоял под ними и пел туземский гимн. Казалось, что кричали в восторге не только бесчисленные толпища, запрудившие стадион и прилегающие к нему улицы, а что кричит и земля под их ногами, и небо. Рев восторга еще потрясал воздух, когда несколько министров, отозвав немного в сторону Мартини и Стеверса, сообщили им, что в федерации что-то произошло, но что именно — непонятно. Пока известно лишь то, что торжества в столице сорваны, Штерн не провозглашен правителем и не выступал, хотя его ждали. Кажется, вспыхнуло восстание. Стоявший все время бледный, как полотно, Шимер, взяв с собой Билля, поспешил на радиостанцию. Когда поехали на ужин, который должен был закончиться весельем в течение всей ночи, то на подножках экипажей стояли туземные солдаты, держа высоко над головой факелы.

Огромный парк перед дворцом совещаний, в котором начался ужин, заранее уже был запружен народом. Под звуки нескольких, часто сменявших друг друга, оркестров пели, танцевали и веселились в каком-то диком упоении.

Из трехсот лиц, бывших на ужине, лишь небольшая часть знала про то, что происходит. Они с трудом, напрягая все свои силы, выждали конец официальной части и один за другим скрылись.

В зале начались танцы: вскоре в ней начали веселиться с тем же азартом, что и снаружи в парке.

Салон, бывший рядом с машинным помещением эмиссионной станции, быстро наполнили оставившие залу. Поминутно входили к ним чиновники, принося ответы на их запросы о событиях. Оказывалось, что весь мир о случившемся в федерации знал не больше их. Про судьбу Орлиц-кого уже знали все. Что со Штерном? Что происходит? — Эти вопросы можно было легко прочесть на мрачных насупленных лицах находящихся здесь. Два члена правительства, пришедшие с ними, глядя на окружающих, тоже стали сосредоточенными и серьезными. Раздался резкий стук в дверь. «Войдите!» — произнес один из министров. В дверях стоял весь штаб эскадры. Мартини, встав, быстро направился к вошедшим. Прежде, чем успело у него сорваться с языка несколько резких слов по адресу пришедших, начальник штаба протянул ему на золотом подносе телеграмму, сказав:

— Она пришла от правительства, ваша экселенция.

— Да? — саркастически подтвердил Мартини, — а поднос? — не менее едко спросил он.

— От эскадры, — прозвучало коротко в ответ.

Мартини нервно вскрыл телеграмму и долго ее читал.

Казалось, что он хочет запомнить каждое ее слово. Опустив ее, он нервно вынул платок и вытер капли пота, выступившие на лбу.

— Мой ответ…

Начальник штаба его перебил на полуслове:

— Ваш ответ, экселенция, уже получен в столице. Вот подтверждение с их стороны в том, что сорок минут назад центральное радио его приняло и сейчас же передало по назначению.

Мартини, не говоря ни слова, подошел к своему начальнику штаба и горячо его обнял.

XVI

Этой ночью движение по улицам столицы было оживленнее, чем в обычный день. На улицах, ведших с вокзалов и пристаней, одни толпы людей заменяли другие, прибывающие на торжества не только из всех закоулков своего государства, но и из многих других. Весь город, кроме узкого центра, был в их полном распоряжении. Все бы-ли внимательны и предупредительны к нахлынувшим в город массам. В узком центре, у площади, кипела работа. Отстранялись леса, бывшие около гигантского памятнике, сделанного из бронзы. Памятник покрывали полотнами, а рядом с ним заканчивали трибуну, огромную, массивную, с пологими подступами, построенную с расчетом, чтобы Штерн мог въехать на нее в лимузине. Часто молоток рабочих застывал в воздухе, а глаза, их устремлялись в одну точку — второй от угла многоэтажный дом. Уже к полночи на этот дом устремили с площади орудийные жерла, а из окон и крыш

стоявших против него домов — стволы пулеметов. На улице против самого дома не было ни души. Но когда молоток падал и шляпка гвоздя зарывалась в дерево, каждый продолжал пытливо думать о том, что происходит внутри этого безмолвно стоящего многоэтажного гиганта. Все коридоры и лестницы, ведшие в квартиру № 213, и прилегавшие к ней, были наполнены людьми, старавшимися бесшумно двигаться и изредка лишь еле слышным шепотом передававшим друг другу распоряжения начальства. Штерн в то утро напомнил министру про судьбу адмирала Флита. У самого входа в подъезд, так, чтобы можно было бежать в любой момент, не попадая зубом на зуб, сидел сам министр. И под, и над площадкой квартиры № 213 стояли люди, знавшие, что, если двинутся назад, то немедленно будут застрелены. И сверху, и снизу площадки были привинчены пожарные трубы, способные струей воды разбить даже стены. Перед самой площадкой были поставлены три молотобойца с кузнечными кувалдами. Все трое были приговоренными к смерти. Их жизнь была: убийства, насилия над малолетними и грабежи. В случае успешного выполнения задания им были обещаны свобода и деньги. В образованную ими брешь должны были ворваться к Орлицкому двадцать людей, стреляя химическими и боевыми патронами. Эти двадцать людей хорошо знали про ужасные лучи Орлицкого, так как двое из них были на дежурстве в вилле Штерна, когда она горела. Их руки и ноги отказывались слушаться, ими овладевал смертельный страх. Стоя здесь в темноте часами и зная, что смерть сторожит и сзади и спереди, минутами хотелось или громко запеть что-либо веселое, или застрелиться.

— Сигнал дайте! — прерывающимся шепотом сказал министр стоявшему рядом с ним.

Мертвую тишину в ту же секунду прорезал пронзительный свист, услышанный даже на площади.

После свиста последовало несколько ужасных секунд гробового молчания, а затем треск. Три громилы, вскочив одним прыжком на площадку, в два молота ударили по дверям. Те лопнули, как ореховая скорлупа. Снизу и сверху в зияющую дыру, из которой виднелся свет, полилась вода, разбивавшая силой своей струи все попадавшееся ей на пути. Затем, сами не зная как, очутились двадцать человек на площадке и с нее полился в квартиру поток пуль.

Министр, спрятав лицо в руки, ждал.

Прошла минута, другая, прошло пять, прошло десять. Заколдованный порог не переступался. Каждому казалось, что если его перейти, неминуемо произойдет что-то ужасное. Но сзади застрекотали пулеметы и пули начали вбиваться в стены над головами толпившихся у порога. Немедленно же задние ряды втолкнули за порог впереди стоящих. Внутри с еще большим ожесточением вспыхнула стрельба, потом замолкла, потом снова вспыхнула, продолжаясь на этот раз добрых пять минут. Это пронизывали пулями маньяка, которого нашли на шкафу.

Обезумев от ужаса, скрючившись, с глазами, вылезшими из орбит, он тихо стонал. Пули рвали на клочки его тело, кровавая пена шла ртом.

Увидев свою жертву перед собою, люди начали приходить в себя. Двадцать человек выпускали в него свои патроны — мстя ему за пережитый страх.

Министр перестал дрожать. В доме все ожило. Всюду загорелись огни. Забегали вниз и вверх по лестницам. Но даже эти люди, привыкшие к таким карательным экспедициям, были изнурены пережитым. Труп унесли, а квартира № 213 наполнилась специалистами, собиравшими по всем комнатам разбитые на мелкие куски таинственные аппараты.

На углу двух улиц стал мощный автомобиль. Штерн взглянул на часы, было два.

«Началось!» — подумал он и вылез наружу.

Улица, в которой он очутился, была плохо мощена и еле освещалась. Вокруг были видны лишь силуэты лачуг, лепившихся друг к другу. Несмотря на убогость, мир, в котором он очутился, был ближе его сердцу, чем небоскребы столицы и стильные виллы, в которых ему довелось жить. Вдалеке виднелись огни столицы, освещавшие звездное небо. Когда он двигался вдоль изгороди, из подворотен, мимо которых он проходил, зло, с надрывом лаяли собаки. В соседней улице запел петух. Спутник Штерна, шедший впереди, остановясь у одной из калиток, произнес:

— Здесь, экселенция.

— Подождите снаружи, я пройду сам.

Сказав это, Штерн вошел во двор. К лачуге, стоявшей в глубине двора, вела грязная дорожка, видимо, сделанная неизвестно когда из кусков кирпича и отбросов. В окне лачуги виднелся тусклый свет. Бормоча проклятия, спотыкаясь на каждом шагу, Штерн благополучно добрался до освещенного окна и заглянул в него.

Керосиновая лампа, висевшая на стене, давала свет. Посередине комнаты за маленьким столом сидела очень старая женщина. Она раскладывала карты и громко сама с собой разговаривала.