Цезарь, или По воле судьбы
Шрифт:
Лицо Пуллона смягчилось. Как это все-таки замечательно, что у них такой жизнерадостный и несгибаемый командир!
Прошло двадцать дней. Нервии продолжали атаковать каждое утро. Запас гонцов, согласных добраться до Самаробривы, стал иссякать, как и запасы воды. Квинт Цицерон знал, что ни одно послание не удалось переправить через неприятельский фронт. Выбора не было, оставалось лишь защищаться. Отбивать атаки днем, а по ночам ликвидировать повреждения, делать запасы того, что может быть полезным на рассвете, и гадать, сколько еще времени пройдет, прежде чем вспыхнет эпидемия. Ох, что бы он сделал с нервиями, если бы выбрался
Потом начались дизентерия, лихорадка, и появились иные проблемы. Нервии построили несколько осадных башен, неуклюжих и шатких по сравнению с римскими, но пригодных, чтобы прицельно метать копья. А еще в лагерь полетели камни.
– Откуда у них взялась артиллерия? – воскликнул легат, обращаясь к Ворену. – Если это не римские баллисты, тогда я не младший брат великого Цицерона!
И поскольку Ворен, как и Цицерон, не мог знать, что артиллерию сюда привезли из оставленного лагеря перебитого тринадцатого легиона, это стало поводом для новых тревог. Что, если уже вся Галлия охвачена мятежом и остальные легионы разгромлены? Что, если они сумеют доставить письмо, но некому будет на него ответить?
Камни еще можно было вынести, но нервии проявили изобретательность. В ходе новой атаки они зарядили баллисты пучками горящих сухих палок и стали обстреливать ими лагерь. Даже раненые и недужные солдаты были на стенах, поэтому мало кто мог бороться с огнем, охватившим бревенчатые строения внутри лагерного городка, и выводить на открытые места вьючных животных, обезумевших от страха. Рабы, нестроевые солдаты и люди Вертикона делали все, чтобы справиться с этой новой напастью, давая возможность солдатам девятого отражать натиск нервиев на стенах. И те дрались, слыша треск пламени, раздуваемого резким зимним ветром, которое пожирало провиант и их личное драгоценное имущество, но ни один из них даже не повернул головы. Они стояли на своих позициях и заставили нервиев отступить.
В разгар одной из яростных атак Пуллон и Ворен поспорили, кто из них отважней и сноровистей в воинском деле. Они потребовали, чтобы девятый стал в этом деле судьей. Одна из осадных башен нервиев так близко придвинулась к лагерю, что едва не касалась стены. Нервии собирались использовать ее как мост, чтобы перебраться на укрепления. Но Пуллон взял в руки факел и, приподнявшись над бруствером, метнул его; Ворен тоже взял факел и высунулся из-за бруствера еще дальше, чтобы метнуть его в башню. Так они кидали факелы до тех пор, пока осадная башня не запылала и нервии с горящими волосами не попрыгали с нее вниз. Тогда Пуллон схватил лук и колчан и принялся осыпать варваров стрелами с меткостью, которой некогда научился у лучников Крита. Стрелял он быстро и поразительно точно, а Ворен также без промаха разил нервиев загодя заготовленными pila. Ни один из героев не получил ни царапины, и, когда атака захлебнулась, зрители покачали головой. Решение было – ничья.
– Наступил поворотный момент. Мы сражаемся уже тридцатый день, – сказал Квинт Цицерон, когда наступила темнота и нервии в беспорядке отступили.
Он созвал маленький военный совет: он, Пуллон, Ворен и Вертикон.
– Хочешь сказать, что мы победим? – удивленно спросил Пуллон.
– Я хочу сказать, что мы проиграем,
– Я все обдумал, – ответил Вертикон на сносной латыни. – Прежде всего, это должен быть кто-то, кто может сойти за нервия-воина. Среди атакующих есть менапии и кондрусы, но я не могу достать плаща с нужным рисунком. Хотя лучше было бы, чтобы наш человек сошел за одного из них. – Он помолчал, вздохнул. – Много ли провизии уцелело после пожара?
– Хватит на семь-восемь дней, – ответил Ворен. – Впрочем, наши люди так ослабели, что едят очень мало. Может, протянем дней десять.
Вертикон кивнул:
– Тогда так и поступим. Пошлем кого-нибудь, кто может сойти за нервия, поскольку он нервий и есть. Я пошел бы сам, но меня сразу узнают. Но у меня есть слуга, который вызвался идти. Очень умный парень, быстро соображает.
– Это здорово! – прогремел Пуллон. Лицо грязное, кольчуга разорвана от шеи до пояса. – В этом есть смысл. Но меня беспокоит обыск. Последнее послание мы спрятали в прямой кишке нашего парня, но его отыскали и там. Юпитер! Может быть, твой человек, Вертикон, и хорош, но его могут заподозрить, а заподозрив, обыщут. И найдут записку, где бы она ни была, а если не найдут, то станут пытать.
– Смотрите, – сказал Вертикон, выдергивая из земли торчащее поблизости копье нервиев.
Это было не римское оружие, но сделанное весьма искусно. Длинное деревянное древко с большим металлическим наконечником в форме листа. Так как длинноволосые галлы любили насыщенные цвета и украшения, оно было не простым. В том месте, где воин держал копье, древко было обвязано нитями цветов племени – зелеными и грязно-оранжевыми. А с обвязки, прикрепленные петлями, свисали три гусиных пера, тех же цветов.
– Я понимаю, почему сообщение должно быть послано в письменном виде. Словам нервия Цезарь может и не поверить. Но напиши это письмо самыми мелкими буквами и на самой тонкой бумаге, Квинт Цицерон. А пока ты пишешь, мои женщины снимут с копья обвязку. Потом мы обернем бумагу вокруг древка и вновь обвяжем нитями. – Вертикон пожал плечами. – Это лучшее, что я могу предложить. Они ищут везде, в каждом отверстии тела, в каждой складке одежды, в каждой пряди волос. Но если обвязка в порядке, не думаю, что им придет в голову снять ее с древка.
Ворен и Пуллон согласно кивнули. Квинт Цицерон тоже кивнул и ушел в свой деревянный дом, по счастью не сгоревший. Там он сел и очень убористым почерком стал набрасывать сообщение на самом тонком листе бумаги, какой сумел найти.
Я пишу на греческом, Цезарь, потому что враги наши знают латынь. Уже тридцать дней нервии атакуют. Вода протухла, выгребные ямы стали источником заразы. Люди болеют. Не знаю, как нам удается держаться. У нервиев римские орудия, стреляют зажигательными снарядами. Провизия кончается. Пошли нам помощь, иначе все мы погибнем.