Чакра Кентавра (трилогия)
Шрифт:
Взрослого.
Но Мадинька была легкой, как дитя малое. Он похлопал послушное животное по шее, потом ниже… И себе не поверил: горбань-то был без горба! Только маленький выступ на самом крестце. Он усадил Мади на плоскую спину, своим поясом привязал ее к мощной высокой шее — горбань только покивал. Харр почесал ему мягкие рожки, пошарил за пазухой — нашел лепешку. Отдал скотинке половину. Взнуздать было нечем, но Харр знал; даже дубиной горбаня не заставишь перейти на рысь. Так, придерживая его за шелковистую белесую гриву, и вывел его па дорогу. И только тут увидал, что она круто забирает вверх, оставляя позади неприступные стены Жженовки.
Шли чуть не всю ночь, забираясь все правее и выше, пирль светила и изредка уносилась в придорожные кусты, шугануть какую-нибудь
Рассвет наградил их блистательной чистотой весеннего неба и легким треугольником золотых ворот, восстающих как бы из кущи деревьев. Харр стегнул горбаня хворостиной: надо было любой ценой добраться до становища. Четвероногий сподручник зашагал проворнее, точно почуяв стойло; видно, слабые руки Мадиньки, обнимавшие его шею, нисколько ему не мешали. Червонное золото приближающихся с каждым шагом ворот становилось все ярче, но теперь исчезла их кажущаяся легкость — огромные наклонные столбы поддерживали массивный шар, и сквозь молодую листву уже было видно, что к этим воротам ведут ступени золотой, но уже более тусклой лестницы. Справа и слева от ворот раскинули свои светозарные крылья такие ломкие на вид стены, что у любого должно было возникнуть желание отъять от них себе кусочек. Недаром подкоряжники когда-то намылились именно сюда, хотя и в те времена Жженовка Тугомошная была и сокровищами, и припасами богаче этого крытого златоблестищем стана. Но и стены, и сами ворота, и ступени лестницы были неуязвимы для цепких лап лесного люда; разграблены были только дома, чьи зияющие пустыми окнами остовы уже виднелись в треугольном проеме. Впрочем, что говорить о подкоряжниках, озверевших от голода, — жители окрестных становищ мало–помалу довершили разор, растащив все, что можно было содрать, отколупать, сиять с крыш и куполов. Недаром Зелогривье то тут, то там сверкало златоблестищем; да и Межозерье было грешно.
Харр дошел до нижней ступени и, придержав горбаня, переложил младенца с одной руки на другую. Тот разом проснулся и заорал так, что многозвучное эхо, отразившись от сверкающих стен, огласило всю округу. Мади разом встрепенулась, потянулась к малышу, но не пускал пояс, которым она была привязана. Харр сунул ей крикуна:
— Уйми-ка ты его, а то он раньше времени па наш след наведет!
Она приложила его к груди, нисколько не смущаясь, и теперь неотрывно глядела на его темно–ореховую головку, поросшую реденькими, по–настоящему черными завитушками. А говорила — золотой будет…
— Ты не очень-то рассиживайся, — резче, чем следовало бы, проговорил Харр — на самом деле это он себе не позволял размякнуть. — Нам еще до убежища добираться — ого–го!
Она удивленно поглядела па него, потом перевела взгляд на сверкающие ступени, невольно скользя по ним вверх все еще затуманенным нежностью взором… И вдруг глаза ее испуганно дрогнули.
— Я не хочу туда! — зашептала она. — Не хочу, не хочу… За что?..
Он непроизвольно наклонился и глянул так же, как она, вверх, вдоль ступеней, ожидая усмотреть причину, по которой она пришла в такой ужас. Не увидел ровным счетом ничего. Вот только наклонные столбы с шаром на верхушке… И вовсе это не столбы были, а изваянные из одного громадного утеса руки, скорбно сложившиеся в жесте отчаяния и прощания.
А может, мольбы…
— Да мы туда и не пойдем, милая, — успокаивающим тоном проговорил он. — Уж если нас где и будут искать, то именно там. Все перевернут. Уйдет на то дня три, не менее. А мы тем временем еще далее на рассвет подадимся да вверх, так и до Огневой Пади быстренько доберемся. Там в скалах надручейных столько нор пустых — видимо–невидимо. Хрен нас разыщут! Она поглядела на пего недоверчиво и все еще — как на чужого. Не узнавала она его, что ли? Вот Шелуду, так признала по одному голосу. В
— Слышь-ка, — взыграло в нем врожденное любопытство, — а что это вы с Шелудой не поделили?
Она снова изумленно расширила глаза — да уж, нашел время расспрашивать! Но покорно ответила:
— Господин мой Иофф, когда выученика подбирал, особо оговаривал, чтобы не токмо ликом был пригож, но и голосом неизбывно нежен и па сторону неглядущ. Ему такого и сделали.
Вот оно что! Сделали. Теперь понятно, отчего этот жирненький скопчик глядел на Мади–красавицу, точно змей подколодный.
— Ладно, — сказал он, снова беря горбаня за гривку. — Сейчас вдоль стены двинемся, в обход двоерученского холма. Ежели на пещерку неприметную набредем — отдохнем малость.
— Попить бы…
Он достал из-за пазухи нагревшуюся от его тела флягу, подал ей. Она пила бережливо, точно отсчитывая глоточки. Протянула ему наполовину опорожненную посудину.
— Ведь и ты притомился, господин мой!
Ну наконец-то! И его заметила.
— Двинулись! — проворчал он, направляясь в обход становища. Теперь если круто взять вверх, а горбань потянет, свеженький еще, — то совсем скоро и до ручья доберутся.
Он в один глоток осушил остатнее. После двухдневной попойки, когда, окромя хмельного, ничего в рот не брал (да кажется, было что-то кисленькое на опохмелочку), чистая вода показалась слаще меда. А может, это в Жжеиовке источник такой несравненный?..
Зря он про пьянь свою вспоминал. Захмелел по памяти или с усталости — повело вбок. Да и Мадинька на шее горбанюшки лежала, заснула тотчас же, бедолага. Только руки и бодрствовали — крепенько сына держали. Он разжал их, взял мальчонку, который еще и брыкаться попытался, ножонкой отпихиваться. И как это Мади его выносить сумела, такого шустрого!
А вот ему самому пошустрее бы быть… Сверху, с двоеручинских руин, донесся размеренный звон — видно, не все колокола сумели спереть! Половина баклажки жажды не утолила — пить хотелось все сильнее и сильнее… А вот и пещерка, благодать-то какая. Может, каплет там что-нибудь, бывает… И скотинку попоить… Прохладно-то как… Мы только на минуточку, милая, погоня-то другим путем идет…
Но в пещерке подгорной было сухо и знойно, и на удивление многолюдно — все галдели, перекрикивая друг дружку, да ведь по–другому на пирах и не бывает; только какой же это пир — без вина? Одна жратва на столах, и вся горелая. Да и как же иначе, у Аннихитры-то Полуглавого всегда все не как у людей. Эй, может, кто под столом прячет? “Я те спрячу! — рявкнул бесноватый князь, пятипудовый селезень с мордой Хряка. — Да девку не упустите!” Но откуда на пиру девка? На пирах одни пирли порхают…
Он приходил в себя бесконечно долго и как-то по частям. Первой проснулась мысль. Он осознал, что кругом темно, беззвучно, и он не чует ни рук, ни ног. И еще одно безошибочно определило его сознание: не обошлось тут без травы–утишья. И не тихрианской, а во сто крат более действенной. Умудрился-таки Шелуда колдовского зелья во флягу подсыпать, добро еще — не яду!
А затем забрезжил и свет, точно солнце всходило, но не медленно, а одним махом, точно лебедь над озерной водой. На зеленоватой ясени какого-то блеклого, разжиженного неба проступили очертания скалистых утесов, расположившихся широким кругом. Пока еще глаза не ворочались, глядели только прямо, и Харр догадался, что перед ним луг, но не давешний, судбищенский, а какой-то незнакомый, горный. С разнотравьем весенним, должно быть, только ему пока этой муравушки не углядеть. Знать, предстоит на этом лугу какое-то игрище, раз и его привязали стоймя, чтобы он поглядел. Но ведь не один же он, кто-то еще должен на потеху эту собраться. И еще одно вдруг понял менестрель: сам он здесь — не к добру.