Чакра Кентавра (трилогия)
Шрифт:
— Они действительно росли сами, только их надо было направлять — ремешками подвязывать или просто руками держать, — пояснил рыцарь, определенно сведущий в местной флоре. — Это иенаясыть, хищная трава. Если семечко в воду бросить, оно вот такой веткой, в твою руку, солнцекудрая, и устремится вверх. От дыма до дыма в мой рост вымахает. Ежели с полдюжины рабов приспособить, за два–три приема можно из нескольких семечек любой воздушный замок соорудить. А как вода кончается, ветки каменеют.
— Как просто! — восхитилась Таира. — Такая силища —
Рыцарь как-то неопределенно пожал плечами и принялся рассматривать свои сандалии. Он чего-то недоговаривал.
— Тут уважаемый сибилло говорит, — раздался приглушенный голос Киха, — что он согласен продать тебе семена ненаясыти, только… а? О, древние боги! Он уточняет, что она растет только тогда, когда в воду добавляют человеческую кровь.
Мона Сэниа пронзительно вскрикнула, как птица, у которой на глазах разоряют гнездо. И без того кошмары варварских жертвоприношений преследовали ее денно и нощно, а тут еще и это…
Травяной рыцарь подался вперед и положил руку ей па голову так естественно, как сделал бы самый чуткий из королевских лекарей.
— Не терзай себя понапрасну, госпожа моих снов, никто не причинит вреда твоему светлому сыну — напротив, его будут беречь, как величайшее сокровище…
— Мне это уже говорили, — вздохнула принцесса. — Не помогает. А рука у тебя добрая, утишающая боль.
Лронг смущенно улыбнулся и убрал руку.
— Мы не дослушали рассказ той, которую ты называешь своей младшей сестрой, — тактично заметил он.
Мона Сэниа встревоженно глянула на него — что-то он слишком наблюдателен для варвара. Попросила-
— Продолжай, Таира.
— А нечего продолжать. Это все. — Губы капризно дрогнули. Могли хотя бы доброе слово сказать…
— Боюсь, что это не все, — прошептал Травяной рыцарь. — На тебе теперь проклятие анделисов. Так что береги себя, дитя.
— Наш старец тут тоже пророчит, — раздался голос Киха. — Пересказать?
— Не стоит, — весело крикнула Таира. — Спокойной ночи, дедуля, ты ведь еще не отдыхал. Не очень трясет тебя на твоем “коси–сене”?
— Он говорит, — продолжал младший дружинник, понижая голос, словно досадуя на то, что они не могут поговорить с глазу на глаз, — что ты не должна разлучаться с тем, кто тебя любит. Иначе — беда.
— Это во все времена было бедой, — вздохнула девушка. — Шекспира читать надо.
Она поднялась со своего места и демонстративно уселась у ног принцессы. Семь пар влюбленных глаз глядели на нее безнадежно и одинаково.
Впрочем, нет. Не одинаково.
— Вот что, — сказала мона Сэниа. — Считайте, что па дворе ночь. Эрм на вахте, остальным — отдыхать. Ких, разбудишь нас, когда будешь подъезжать к этому Устричнику.
— Да, принцесса. А мой уже спит, укачало. Он тоже велел будить, когда проедем Синюю Каланчу.
— А ничего похожего не заметно?
— Болота…
Между тем из незаметно сгустившихся облаков начал
— Последуй за нами, рыцарь Лронг, — сказала принцесса. — Я не сомневаюсь в твоей походной выносливости, но если нам придется по тревоге подымать корабль, то хорошо, если все будут на борту.
Очутившись в командорской каюте, великан не проявил ни малейшего любопытства, а просто присел на пол, заботясь только о том, чтобы занять как можно меньше места. Он безоговорочно верил хозяевам этого диковинного дома и, не сомневаясь в скорой встрече с отцом, спокойно ждал. Вот чего он не мог, так это спать.
Впрочем, ему и не дали бы.
Едва наступила тишина, как из-за штабеля упаковок послышался шепот:
— Слушай, Зеленый рыцарь, ты не спишь?
— Что тебе, дитя?
— Во–первых, я тебе не дитя. А что это была за яма там, в Пустыни?
— Это последний приют Вечной Чернавки. Когда уйдет хвостовой обоз и вместо дождя с неба слетит цепенящий пух, она еще некоторое время продержится со своими припасами и под накопленными шкурами. Но холод станет нестерпимым, и рано или поздно ей придется занять свое место рядом с теми, кто блюл это пристанище духов до нее.
Из-за коробок показались покрасневший нос и расширившиеся от ужаса глаза:
— Так она что, сама в эту могилу спрыгнет? И так, стоймя, будет долго–долго умирать? А как же твои добрейшие анделисы?
— Их уже не будет здесь к тому времени. И Чернавки знают об этом, выбирая себе судьбу. Всю жизнь они проводят в довольстве, не плетясь за телегой, но в конце — острый камень, который они ставят на край ямы и обвязывают ремешком, прежде чем спрыгнуть вниз…
— А твои хваленые духи? — не унималась девушка.
— Ты считаешь, что милосердно было бы ее спасти, чтобы она замерзала еще раз? Она же не способна себя прокормить, и в чужой караван ее никто не возьмет. Для того чтобы анделисы творили добро, нужны непреложные законы, которые их охраняли бы. Это — один из законов: анделису — анделисово.
— Не–е-ет, у вас даже не средневековье, у вас пещерный век. Осудить женщину…
— Ты невнимательна, дитя. Я говорил, что стать Чернавкой можно только добровольно. Когда с приходом тепла город наполняется жителями, устраивается Великий Утренний Выбор.
— Ага, у нас в сказках тоже выбирают красавицу на завтрак какому-нибудь дракону.
— Ау нас из всех желающих выбирают самую безобразную.
— Вот это помер! А почему?
— Так надежнее. Только последняя уродина, которой и надеяться-то не на что, будет хранить верность своему завету всю жизнь. А теперь спи.
— Ну, спасибо, ты меня убаюкал. Хорошо еще, что я сказала напоследок этой Чернавке, что если она хочет, то может идти на все четыре стороны, я в таком случае лишаю ее высокого звания. Ее ж никто не знает в лицо, и притом не такая уж она и безобразная, на мой взгляд.