Чалдоны
Шрифт:
Вспомнилась зеленоглазая Клавдия, дети… Леонтий тайком смахнул горючую слезу со щеки: «Не уберег сердешных…» Чуяло сердце беду, а нищета пересилила, уехал на попутной моторке в город продать свою кровь — детям на сахарок.
Бесы правят страной. Сколько из-за них замерзло под заборами бездомных ребятишек, сколько честных людей руки на себя наложило… Довелись Леонтию расставаться с жизнью, просто так не уйдет — пару бесов за собой в могилу, да прихватит. Глядишь, чище станет на отчей земле.
— Чего как вареный? — напустился
К ночлегу вернулись поздно. Леонтий вынул из-за опояски топор, зло всадил в чурбан, опорожнил из фляжки одёнки самогона и рухнул на жесткие нары. Охотовед для блезиру пожурил:
— Опять без ужина лег? Приснятся цыгане. Хошь, гренки сварганю?
— Сам грызи свои хренки, — огрызнулся Леонтий. — Плесни лучше, а то всю ночь шарахаться буду.
«Дулит зелье, как мерин воду из проруби, успевай подсвистывать», — расстроился охотовед. Вышел в сенцы, набулькал из канистры вонючей жижи в склянку.
— На!
Себе — приготовил баранину с картошкой. Поел не спеша. Остатки ужина скормил первоосенку Угадаю — выгонку от зверовых лаек, купленному за гроши у вдовы лесника.
Вслух еще раз обозвал Толю-Пузана фашистом, погасил керосиновую лампу и сладко уснул на мягкой постели. Завтра он пойдет в тундрочку, ставить петли на сохатых: обожает дичинку теща! Леонтия отправит чистить путики, чтобы зимой не запинаться на лыжах о валежник.
На улице жутко плакали собаки. Ударит мороз, и хозяин пустит их в расход. Будет чем кормить батрака и Угадая.
Полетела хвоя с лиственницы, и жор хариуса обрезало.
— Все мушки перепробовал, — пожаловался Егоров обленившемуся Толе-Пузану, обиравшему с кустиков голубицу. — Скатилась рыба.
— Не хнычь, и так дивно настегали, — пристыдил тот. — На три вьюшны с хвостиком…
— Чур! — на всякий случай подстраховался Василий. — Заявляю демократично: за конями ты, Анатолий, потопаешь. Стройным и легким стал: перо воткни — полетишь.
Толя-Пузан пропустил его слова мимо ушей, бросил горсть голубицы в рот, закатил глаза от наслаждения:
— Сладка ягода, не зря ее соболишки любят, — блаженно повалился на мох. — Поясницу чтой-то ломит, снег, наверное, хряпнет.
— У заядлого таежника завсегда к ненастью рога ноют, — подколупнул Егоров.
— Сам ты — баран коронованный! Эх, добыть бы мясца… Лицензию на сохатого приобрели, а не телимся.
— Повременим, — остудил его пыл товарищ. — Теплынь несусветная, прокиснет мясо. Правда, Буска?
Кобель в знак согласия вильнул опаленным хвостом, подозрительно заозирался по сторонам, втягивая норками лесной дух: не пахнет ли квашеным зверем. Поднял заднюю лапу и побрызгал на ичиги Толи-Пузана.
— Цыть, рахит! — брезгливо дернулся любитель мяса. — Березовой каши захотелось?
Буска ухом не повел. Дерганул ягель когтями, чихнул и важно засеменил к зимовью, где запасливая
Тут как раз Зорька тонко запричитала на релке. Охотники вздрогнули.
— На глухаря поет! — Василий бесшумными, пружинистыми скачками заторопился на зов. Огромный петух сидел на суку присядистой сосны и, похрюкивая, дразнил собаку. Стрелок зашел птице в затылок, стегнул крупной дробью под перо.
Эхо выстрела прокатилось по хребтам и растаяло, будто и не было смерти.
Вскипая на щербатых валунах, струится в жизнь солнцеликая речка Ернушка, работящие дятлы озабоченно простукивают хворые деревья, серебристым хариусом в бездонном небе плывет самолет.
Обманутая нежданно вернувшимся бабьим летом, вслед за тальником расцвела и брусника, но испуганный звон ее розовых колокольчиков тонко намекал миру, что не за горами суровые перемены.
Толя-Пузан оказался прав: ночью щедро выпал снег. Подморозило крепко.
С утра пораньше охотники разбежались по таежке пытать охотничье счастье.
Тянутся бурые пятна затесов по гребню хребта, манят охотника в дремучую даль. Где-то впереди снует проворный Жулик, позади — утробно квакая на синичек, плетется Буска.
Вышел из себя хозяин, выломал прут.
— Буся, Буся… Иди сюда, мой сладенький…
Ага, тороплюсь! Буска шарахнулся в чагору… и взвизгнул. Зарокотал басисто Жулик.
Егоров метнулся к собакам. Они лаяли на сухостойный кедр, с ветвей которого, шевелясь на ветру, свисал беличьими хвостами бородатый мох.
— Понятно… — улыбнулся зловеще охотник, выискивая прут пожиже. С кедра посыпалась кухта.
— Соболь?!
Зверек притаился в развилке, сразу и не заметишь… Гнал его Жулик, а слава досталась Буске — он первым голос подал!
Выбравшись на путик, охотник бодро заторопился навстречу разгорающемуся дню, расхваливая на все лады Буску за царский подарок.
Неожиданно тропу пересек свежий соболиный след. Жулик равнодушно понюхал и побежал дальше.
— Добытый соболишка натоптал! — догадался Егоров. — Зверек убит, а следы живут?! — удивился.
Бестолковый Буска азартно бросился взадпятки по следу. Чем дальше он скакал, тем слабее становился запах соболя. Наконец кобель опомнился и остановился. Испуганно огляделся и потянулся обратно. Охотник сидел на дуплистой колодине, курил, пуская сизые колечки. Вокруг обильно набродил соболь. Жулик рыскал широкими кругами по голубичнику, выискивая выходной след. Буска подбежал к хозяину, лизнул руку, упал на снег, вывалил язык.
— Опрофанился? — ласково спросил охотник.
Кобель в ответ затаращился на колодину, вскочил, поцарапал ее, прислушался — и давай драть-щипать клыками. Жулик — будто вырос из-под земли. Метнувшийся из дупла соболь угодил ему в пасть. Он жулькнул его и выплюнул на снег. Ощетинился на Буску — не подходи!