Чалдоны
Шрифт:
Трифон исподтишка наблюдает за притихшим парнишкой, удивляется себе: «Будто вчера сам таким был. Пролетела жисть, пролетела…» Дед не тревожит Кольшу, исподтишка наблюдает за ним, улыбается. Волна нежности охватывает Трифона с ног до головы, ему хочется подойти, прижать к груди белобрысого парнишку. Словно бы продолжение своей угасающей жизни видел он в Кольше.
— Чужой, а ближе родного… — шептал Трифон. — Ближе родного…
Пока Кольша витал в облаках, Трифон успел надергать удочкой с добрую дюжину ершей, начистить картошки,
— Гольный керосин, — заключил Кольша.
Упала роса. Из ключевины потянуло хвойной сыростью. Трифон лежит на разостланном дырявом дождевике и в печальном раздумье смотрит на огонь. Пламя костра играет бликами на его морщинистом лице, и Кольше кажется, что не костер щелкает, а дедушка жует серу.
Парнишка рассмеялся.
— Что горох рассыпал? — проворчал Трифон, недовольный нарушенным покоем.
Мысли его сбились. Он нехотя поднялся с лежанки, взял чумазое ведерко и спустился к ручью. В темноте Кольша не видел деда, но угадывал по звукам каждое движение: вот дед зачерпнул воды, ополоснул ведерко, выплеснул смойки на берег; вот зачерпнул снова и зашаркал обратно.
Напившись горячего чаю, Трифон повеселел. И, как бы извиняясь перед парнишкой за недавнюю грубость, стал рассказывать сказку…
…Стояла на берегу реки изба. Жили в ней мужик и баба. Держали они корову и землю пахали. Трудились от зари до зари.
Надоело мужику землю пахать, а бабе корову доить. Думали они, думали и решили заняться вольным промыслом. Рыбы в реке — весло стоит, зверя в лесу — деревьям тесно. Не житуха, а рай! Надо не надо, бьет и ловит мужик живность всякую. Баба в городе торгует. Денег много — винцо попивать зачала. Мужик бить ее стал. Она, не будь дура, помаленьки-помаленьки и мужика пристрастила к винцу. Хорошо живут, весело!
Однажды чистят они на берегу сигов. Крупных в бочку кидают, мелких — собачонке. Баба мужика костерит:
— Совсем, однако, обленился, Егорша. Мало рыбы наловил.
Мужик сердится:
— Все одно проквасишь…
Стырят между собой, обзываются. Вдруг собачонка залаяла. Оглянулись — идет к ним старичонка, седо-о-ой-седо-о-ой. Подошел и говорит:
— Дивно, Егор, рыбы наудил!
— Ты откель меня знаешь?! — изумился мужик.
— Знаю, мол.
Дальше — больше. Разговорились. Стал мужик хвастаться: и фартовый-то он расфартовый, и жена-то у него удачница-разудачница, и живут-то они распрекрасно…
Слушал-слушал старичонка хвастуна и прервал:
— Зачем, Егор, мелких сижков ловишь? Зачем рыбу здря губишь?
— На наш век хватит, — зубатится баба.
А старичонка сызнова мужика пытает:
— Почто, Егор, столько росомах развел в лесу? Всю сохатину разграбили у тебя из лабаза.
Баба опять встряла:
— Ишшо добудет, — и погнала старичонку: — Ковыляй отседа, прокурор, а то собачонку науськаю, все гачи тебе оборвет.
— Ну, ладно,
Перекрестились мужик с бабой и тут же забыли о разговоре.
Но с этого дня ушла от мужика удача: тайга повыгорела, река обмелела. Положили мужик с бабой зубы на полку и стали совет держать: как жить дальше? Думали, думали и решили сызнова корову завести, поле распахать. Так и сделали. Живут год, живут три — подняли хозяйство на ноги. Смотрят: тайга обрастать стала, река в русло вошла. Появились зверь, рыба. А росомахи — тут как тут. Взял мужик ружье и перестрелял всех воровок. В тайге сразу спокойней стало.
Собрались мужик с бабой на сенокос.
— Привяжи, жена, собачонку-то у крыльца. Мало кто может в избу зайти без нас, — сказал мужик бабе. — А я пока литовку отобью.
Ну, собрались и пошли. На полдороге баба зашумела:
— Мотри-ка, Егорша, собачонка за нами гонится!
Отстегал мужик собачонку прутом и прогнал домой, а бабу за то, что плохо собачонку привязала, отругал.
Ну, пришли на сенокос. Принялся мужик сено косить. День жаркий выдался. Уморился мужик, прилег в шалаше и уснул.
Баба сено граблями ворошит, песню заунывную поет.
Откуда ни возьмись, появляется перед ней кудреватый ухарь:
— Славно поешь, ягодка, славно! Не найдется ли у тебя кваску испить?
Вынесла она ему из шалаша квасу в туеске.
Попил он и стал лясы точить: такая, дескать, аккуратная, работящая, а живешь с лешим, да лодырем. Вишь, дрыхнет! Брось его, поедем в другое царство-государство. В шелка тебя одену.
Баба от страха дрожит как лист осиновый:
— Боюсь я шибко. Крутой ндрав у Егорши. Догонит — убьет.
Кудреватый ухарь сызнова сомускает:
— Вишь, нож вострый у супостата на поясе? Воткни его в грудь сонному, — сомустил и спрятался в кусты.
Выташшила тихонько, змея, нож и замахнулась… Тут, как нарочно, собачонка возле оказалась. Впилась клыками бабе в руку, нож-то выпал и тырчком упал бабе на ногу. Баба, ясно, заорала… Мужик проснулся, смекнул, в чем дело, хвать ее за волосы и давай понужать. Баба вырвалась — и дуть. Кинул нож вдогонку — обернулась баба вороной и улетела.
Сидит, значитца, мужик в шалаше, горюет. Кудреватый ухарь стукнулся оземь головой, превратился в знакомого старичонку и выходит из кустов:
— Почто, Егор, такой печальный?
Мужик в сердцах открылся: так и так. Выслушал внимательно старичонка и сказал:
— Запомни, Егор, три заповеди: землю не разоряй, жену не хвали, друга не обижай.
Сказал — и как в воду канул.
Вернулся мужик домой и зенкам своим не верит: баба на крыльце стоит — радостная! Обняла, поцеловала ненаглядного своего в сахарные уста, у того память-то и отшибло. Но слова старичка крепко запомнил. Тут и сказке конец…