Чапаев в бане
Шрифт:
By the name of Annabel Lee <…>
She was a child and I was a child,
In this kingdom by the sea,
But we loved with a love that was more than love —
I and my Annabel Lee…
Edgar A. Poe 1
Ей было шесть лет, мне только-только исполнилось семь. Два небольших дачных домика, которые её и мои родители снимали на лето, стояли по соседству. Родители наши не ладили, – но мы с Дашей были неразлучны
1
Это было давно, очень, очень давно,
В королевстве у края земли,
Где любимая мною дева жила, —
По имени Эннабел Ли…
Я был дитя, дитя и она,
В королевстве у края земли,
Но любовь была больше, чем просто любовь —
Для меня и для Эннабел Ли…
Эдгар Аллан По
Однажды мне не спалось; глядя в окно, я думал о ней – о том, что она удивительная девочка, такая, какой больше нет и не может быть на всём белом свете. И вдруг, всё моё существо наполнило необычное чувство – так призрачно-чёткий свет величавой луны наполнял тесную комнатушку, где я лежал на кровати и чувствовал себя по-настоящему, совершенно счастливым – в первый, и, пожалуй, последний раз в жизни.
На следующий день мы пошли купаться на речку. Было очень жарко, и мы долго барахтались в ледяной проточной воде. Когда наконец вылезли на берег, уставшие и довольные, я объяснился ей в любви – просто сказал:
– Я люблю тебя, Даша.
Она немного помолчала, ласково и одновременно строго на меня глядя, и так же просто ответила:
– Я тоже тебя люблю.
Я подумал, что нужно поцеловать Дашу; нагнулся к её лицу, почувствовав терпкий запах загорелой кожи и свежей воды – и у меня сладко закружилась голова. Губы у Даши были пухленькие, яркие, густо-красные, словно от сока спелой малины; зажмурив глаза, я прикоснулся своими губами к её, малиновым.
– Ну вот, теперь мы должны пожениться, – деловито произнесла Даша.
И хотя я был с ней полностью согласен, мне стало смешно – мы, такие маленькие, а теперь должны пожениться; но я сдержал смех, открыл глаза и серьёзно подтвердил:
– Конечно.
И, под стремительное журчание быстрой речушки, мы бесконечно долго обсуждали, как поженимся, будем жить дружно и никогда не ссориться, как подружатся наши родители и мы станем одной большой семьёй.
А потом Даша уехала. Видимо, родители неожиданно решили вернуться в Москву, и по какой-то причине не отпустили её попрощаться со мной. А я не знал её телефона, где она живёт, не знал даже её фамилии.
Мне казалось, что жизнь моя кончена. Я ушёл на речку, на то место, где мы объяснились друг другу в любви, лёг на землю, уткнулся лицом в траву – и зарыдал. Рыдал и рыдал, рыдал безудержно, безутешно. Потом встал, с решимостью подошёл к самой воде… но мне сделалось страшно. Кинуться в проворный поток, навсегда
А первого сентября я пошёл в школу. Громада новых впечатлений постепенно заслонила собою образ Даши. Я стал забывать её, и через какое-то время забыл совершенно. Я окончил школу, отслужил в армии, отучился пять лет в театральном институте; полтора года проработал в захолустном провинциальном театришке, разочаровался в искусстве, вернулся в Москву и стал зарабатывать деньги, случайно устроившись в довольно крупную торговую фирму.
И вот однажды, безуспешно пытаясь разогнать скуку в средней руки московском клубе, у стойки бара я увидел её. Не знаю, как я смог узнать её; но сразу понял – это она. И мгновенно, ярко и живо, будто это было совсем недавно – вспомнился тот двадцатилетней давности август.
Я подошёл; она была в мини-юбке и откровенно-открытой блузке; перед нею рюмка – наверное, водки – и пачка «Петра».
– Даша, – неуверенно, то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал я.
Она быстро повернулась ко мне. Она сильно изменилась – до неузнаваемости. Худа, поджара; черты лица мелкие и резкие; губы – когда-то пухлые и малиново-красные – стали тонкими и поджатыми. В выражении слегка осунувшегося лица – она много курила, и, видимо, пила – и во взгляде маленьких, сильно накрашенных глаз появилась какая-то озлобленность, стервозность; и всё же это была она, и она была – пусть не красива, но привлекательна – привлекательна, может быть, именно этой стервозностью.
Непонимающе-пристально смотрели на меня маленькие, агрессивно-накрашенные глаза. Она меня не узнала; и когда я сбивчиво, коротко напомнил ей, что было тогда, двадцать лет назад – хоть и сделала вид, но не вспомнила меня. И всё-таки поехала со мной.
У меня на кухне, почти не разговаривая, мы выпили две бутылки плохого грузинского вина; потом я робко, так же, как тогда, поцеловал Дашу. Её тонкий язык – мне показалось холодный, змеиный – остро скользнул мне в рот.
Всё получилось быстро, судорожно и холодно. Когда я проснулся, она уже ушла.
Больше мы никогда не виделись.
Неожиданность
– Исполнилось вам восемнадцать-то, мадам? – спросил он.
– Коли уж интересуетесь, тогда уж скорее «мадмуазель», – заметила она.
– О! Милль пардон! Вы совершеннолетняя, мадмуазель?
– С какой стороны посмотреть.
– О! Юна, красива, стройна – ещё и остроумна!
– А вы думали-с, – улыбнулась она тонко и загадочно.
– Однако ж если посмотреть со стороны даты рождения – есть вам восемнадцать?
– Возраст согласия в России – шестнадцать лет. Что вы так напряглись? – сказала она с лёгкой иронией. – Или я и на шестнадцать не выгляжу?
– На шестнадцать выглядите, уж не сочтите за дерзость.
– Не сочту.
– Вы бы знали, мадмуазель, как вы мне… – он прервался, подыскивая нужное слово, – как вы меня очаровали!
– Вы мне тоже очень понравились.