Чародей поневоле (сборник)
Шрифт:
В это самое время Великий Чародей сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, фундаментально устроившись на terra firma, и одним глазом любовался рассветом, а другим — своей супругой. И то и другое было весьма достойно любования.
Оранжево-золотое солнце величественно поднималось над маслянистой зеленью верхушек сосен в розовато-голубое небо и было прекрасно, но еще прекраснее была супруга Чародея. В ней соединилась вся грациозность и красота, какие только могли существовать на свете. Она негромко напевала,
Но не только ее домовитость делала ее столь приятной для взора. Ее длинные распущенные рыжие волосы, казалось, взлетают и парят, обрамляя округлое лицо с огромными, цвета морской волны глазами, опушенными длинными ресницами, маленьким вздернутым носом и пухлыми чувственными губами. Чудесную фигурку подчеркивал тугой корсаж, одетый поверх белой крестьянской блузки, не скрывала ее и длинная разноцветная юбка.
Конечно, сейчас ее фигуру скорее можно было домыслить, нежели наблюдать, но у Чародея была хорошая память.
Вернее было бы сказать — слишком хорошая, поскольку красота жены порой напоминала ему о его… скажем так… заурядности?
Да нет, будем откровенны — уродстве, или, вернее, простоте, поскольку нечто привлекательное в его лице все же было. Эта привлекательность была сродни тому, что мы ценим в мягких креслах, старых каминах или печках, где готовится вкусная еда. Его с первого взгляда любили собаки и дети.
Вот этим-то он и завоевал ее (правда, пожалуй, будет точнее сказать, что это она завоевала его после продолжительного сражения с его комплексом неполноценности). Дело в том, что, когда красивую женщину слишком часто обманывают, она в итоге начинает ценить верность, теплоту и преданность гораздо больше всякой там романтики.
По крайней мере так происходит, если речь идет о той женщине, для которой главное — любовь, а романтика — всего лишь роскошь. Именно такой женщиной была Гвен.
Такая женщина способна полюбить мужчину с добрым сердцем, даже если его лицо являет собой причудливое собрание наклонных плоскостей, впадин и выпуклостей, произвольно расположенных художником-экспрессионистом, а именно таким мужчиной был Род Гэллоугласс.
Волосы у него уже несколько поредели, лоб под углом уходил вверх, брови были косматые, серые глаза ютились на дне впалых глазниц, нос остротой напоминал лезвие бритвы, скулы были высокие и плоские, а рот — широкий и тонкогубый. Губы, словно на насесте, восседали на квадратном, выпяченном подбородке.
И все же она любила его, что для Рода было чудом, дерзким нарушением всех законов природы.
Но конечно, он не имел ничего против такого нарушения.
Он устроился поудобнее, смежил веки и впустил внутрь себя спокойствие и безмятежность летнего утра. Вскоре он погрузился в приятную дремоту.
Но вот что-то ударило его в живот, отчего он задохнулся и мгновенно проснулся. Он вскочил и сжал рукоятку кинжала.
— Па-апоцка! — проворковал малыш, очень довольный собой.
Род вытаращил глаза, глядя
Род вымученно улыбнулся и отодвинул от своего живота угол дубовой колыбельки.
— Умница, Магнус! — Он погладил малыша по головке.— Хороший, хороший мальчик!
Малыш улыбнулся и запрыгал от радости.
Колыбелька поднялась на шесть дюймов от пола.
Род поспешно схватил ее и опустил на пол, крепко сжав руками крышку.
Как правило, у колыбелей никаких крышек не бывает. А у этой была, потому что в противном случае ребенок бы попросту вылетал из нее.
— Да, да, какой чудный малыш! Умничка, умничка! Такой хороший мальчик! Гвен!!!
— Что тебе угодно, господин мой?
Из пещеры вышла Гвен, вытирая руки фартуком.
И тут она увидела колыбель.
— О Магнус! — протянула она укоризненно — так, как способны только матери.
— Нет, нет! — торопливо проговорил Род.— Он хороший мальчик, Гвен, правда? Я только что сказал ему, какой он хороший. Хороший, хороший мальчик!
Малыш смотрел на отца, обескураженно нахмурив маленькие бровки.
Мать его была столь же обескуражена.
Но тут глаза ее широко раскрылись. Она поняла, каким образом колыбель могла оказаться снаружи.
— О Род!
— Вот-вот,— с нескрываемой гордостью кивнул Род и ухмыльнулся.— Какой молодец, а?
— Но… но, господин мой! — Гвен покачала головой. Вид у нее был изумленный и недоверчивый.— Только ведьмам под силу передвигать не только себя, но и вещи. Колдуны этого делать не могут!
Род открыл крышку колыбельки и взял ребенка на руки.
— Ну… он же не мог сделать этого с помощью леви… летания, правда?
— О нет, у него недостало бы силы поднять крышку вместе с собой… Он еще слаб. Но колдуны не могут…
— А он может,— Род улыбнулся малышу и любовно приподнял его подбородок.— Ну, что скажешь? Мой ребенок — гений!
Малыш гукнул и вылетел из рук Рода.
— Ой! Вернись! — Род подпрыгнул и ухватил малыша за пухлую ножку, пока тот не успел улететь с порывом утреннего ветерка.
— О Магнус! — Гвен подбежала к ним и взяла малыша у Рода,— Мой храбрый мальчик! Когда ты вырастешь, ты станешь самым могущественным из чародеев!
Малыш улыбнулся ей. Похоже, он был не слишком уверен в том, хвалят его или ругают, но спорить не собирался.
Род, переполненный отцовской гордостью, с довольной улыбкой водворил колыбельку в пещеру. И было чем гордиться — колыбель была очень тяжелая!
Род взял обрывок веревки и принялся привязывать колыбель.
— Вот ведь какой! — сказал он, в изумлении качая головой.— Всего-то годик ему… еще и ходить не умеет, а… Гвен, а в каком возрасте обычно начинают левитировать?
— Леви… О, ты хотел сказать — «летать», господин мой! — Гвен вернулась в пещеру, прижав к груди малыша.— Лет в тринадцать, господин мой. В эти годы юные колдуны начинают летать.