Чароплет
Шрифт:
Никодимус сглотнул.
— То есть тогда, давным-давно, когда во время твоей учебы в Звездной академии погибли волшебники, это вышло не случайно?
В ответ раздался резкий смех.
— Случайно, чрезвычайно, отчаянно. Не чаяли — так получайте сдобу к вечернему чаю, я его хорошо сдобрил, чтоб вам подавиться собственным языком. Мое проклятье жгло их до волдырей. Корчиться им в вечных муках за то, что корчевали мой разум.
— Ты чудовище, — прошептал Никодимус.
Берр улыбнулся, сверкнув имперскими зелеными глазами.
— Ты такой же, как я, кузен. У нас поганый разум. Он марает
— Я не такой, как ты!
Берр с улыбкой шагнул ближе.
— Кузен, кузенчик, кузнечик. Прибереги злобу для каленых языков, для алмазных умов. Ты должен освободить меня от Тайфона.
— Тебя? Ты его ручной полудракон!
Берр состроил гримасу.
— Я его раб. Если мы коснемся тебя изумрудом, он кристаллизует мой мозг, скует его кристаллической решеткой. Я не смогу сеять ошибки, не смогу экспериментировать. Освободи меня, пока демон не заставил меня поймать второе чадушко. Едва мой разум станет алмазным, я переберусь через океан, а за мной и все демоны. А Разобщение не позволит ошибаться уже никому.
Никодимус сделал шаг назад.
— Мне казалось, Разобщение упразднит язык как таковой, превратив его в бессмыслицу.
Берр покачал массивной волчьей головой.
— Какограф-перевертыш, — рассмеялся он. — Язык бессмыслен без ошибок, без смрадного удобрения хаоса. Идеально упорядоченный язык де-скрип-ти-вен, сиречь описателен, а значит, покорный раб природы. Плодородный хаос делает его пре-скрип-тивным, предписывающим, сиречь творческим, созидающим. Как только язык станет идеальным, отсечет лишнее, он отсечет и все живое, что населяет плодородный слой, и останутся одни алмазные умы. А праязыку нужен ум изворотливый, гибкий, ему нужны ошибки, и уродцы, и словесные поединки. И бранные слова тоже нужны, чтобы на поле брани побеждало сильнейшее — самое острое, самое меткое.
Никодимус попятился снова.
— Ты не врешь?
Берр качнул ликантропской головой, а потом перевел взгляд на свое грузное тело.
— Волчья плоть от твоего прикосновения пойдет язвами. Кинусь на тебя в этом обличье, ты его сгноишь.
Ликантроп несколько раз дернул горлом, будто давится, и отрыгнул блестящее от слюны человеческое тело Берра. Едва обнаженный человек поднялся на ноги, ликантропская оболочка повалилась на бок и содрогнулась в предсмертной конвульсии.
Никодимус отлепил со спины самое мощное боевое заклятье. Фиолетовые и индиговые руны сплелись между собой в длинный меч, на лезвии которого плясали огненные языки. Никодимус направил клинок на Берра.
Невероятное создание лишь улыбнулось.
— Я старший какограф. Любое твое писание развеется от соприкосновения со мной, — невозмутимо проговорил он.
Никодимус шагнул назад.
— Что же ты не помешал мне перебить своих адептов?
Улыбка Берра стала шире.
— Не собирался. Как иначе было подманить тебя поближе? Зачем еще я стал бы тебе все это рассказывать? — Он сделал шаг вперед. — Ты должен освободить меня, пока мой разум не обалмазился. Ты должен стать как я, управлять своим плодородным, навозным разумом. И сделать это сейчас, чтобы остановить демона.
Никодимус сделал шаг назад.
— Я предпочту гореть по очереди на каждом круге ада.
— Они
— Еще шаг, и я освобожу твою шею от лишнего груза!
Берр двинулся прямо на него.
Никодимус вонзил текстовый меч ему в грудь, но едва коснувшись Саванного Скитальца, клинок растаял. Никодимус хотел отцепить с плеча разрывное заклятье, но Берр перехватил его руку, и текст обратился в прах.
Словно смытые дождем, все покрывающие Никодимуса татуировки полились на землю чернильными струями.
— Я старший какограф, — нараспев проговорил Берр. — Теперь ты пойдешь со мной. Ты не сможешь сражаться с демоном и не стать им. Марающий разум — единственная надежда всего живого избежать алмазной решетки, избежать Разобщения.
Никодимус, застыв, не отрываясь смотрел в такие же ярко-зеленые, как у него самого, глаза. Берр не отпускал его руку. Впервые за десять лет человек касался его, не рискуя прогнить изнутри.
Берр медленно кивнул.
— Теперь ты все понял. Я покажу тебе как. Мы освободимся. Мы не станем демонами. Мы избежим тихого увядания и Разобщения.
Никодимус вглядывался в глаза своего древнего кузена. Жгучий страх и холодная решимость сменяли друг друга, бросая то в жар, то в холод, будто в лихорадке. Казалось, его сейчас вывернет наизнанку. И в то же время он чувствовал облегчение: такова его судьба, ничего не попишешь.
— Я старший какограф, — произнес Берр вкрадчиво, обнажая неровные зубы, которыми он растерзал Дейдре.
Ужас и слепая ярость захлестнули Никодимуса с такой силой, что потемнело в глазах. Со всего размаху он влепил кулак в этот щербатый оскал.
Голова Берра запрокинулась назад.
Схватив за плечи, Никодимус рванул его на себя, вонзая колено в живот. Джеймс отрыгнул воздух и повалился на бок.
— Я младший какограф! — взревел Никодимус. Он был сильнее, быстрее и распален яростью.
Навалившись на кузена, Никодимус пригвоздил его коленом и принялся с оттяжкой бить кулаком в челюсть. На первых двух десятках размашистых ударов Джеймс еще сопротивлялся. Кровь заливала лицо, перебитый нос свернулся на сторону, руки и ноги слабо дергались невпопад. Никодимус вопил, без слов, просто голосил, как сирена, ничего не видя от слез. Кулаки, не в силах остановиться, наносили удар за ударом — справа, слева, еще справа, еще слева.
Подобрав попавшийся под руку камень, он и его обрушил на лицо кузена — и услышал, как хрустнул зуб. Еще удар — и снова хруст костей. Тогда он нацелил камень на выпуклый край глазницы, дробя ее в щепки. Едкая пелена из крови и слез застилала глаза, но он снова и снова долбил камнем не глядя, попадая вместо головы по горлу, по груди, по плечу, размозжив ключицу. И все это время выл не переставая, пока не задохнулся и все вокруг не завертелось волчком.
Он упал на четвереньки, думая, что его сейчас вырвет. Силясь вздохнуть, он судорожно заглатывал воздух, потом желудок снова подступил к горлу, но во рту набралась лишь желудочная кислота. Он сплюнул.