Чароплет
Шрифт:
Никодимус улегся на кровать и попытался собраться с мыслями. Пилоты доставят его обратно в Авил, а там они с Шенноном вместе решат, покушаться еще раз на изумруд или отступить, затаиться и ждать, где объявится Тайфон, чтобы продолжить борьбу на новом месте. Никодимус поежился, вспомнив Джеймса Берра. Пролетая над долиной Зеленоводного, он видел несколько обглоданных ликантропских тел, но Берра и след простыл.
Видимо, сбежал назад в саванну.
Снаружи донесся вой океанского ветра и визгливая перебранка чаек. Где-то рядом, наверное, в соседней комнате, открылась и закрылась дверь. Скрипнула кровать. Ветер завыл
Еще через пару минут, предварив свое появление коротким стуком, вошел Сайрус с тарелкой еды. Только теперь Никодимус почувствовал, насколько проголодался. Поблагодарив иерофанта, он принялся уплетать за обе щеки хрустящую жареную рыбу и пряную чечевицу.
Сайрус, присев на вторую кровать, размотал тюрбан, а потом, когда Никодимус доел, опустил и вуаль.
— Я тебя сдал.
Никодимус заморгал в недоумении.
— Я сдал тебя авильскому ветряному маршалу, чтобы нам предоставили «Королевскую пику» для погони за Скитальцем. Надеялся, что ты сможешь вернуть Франческе память и слух. — Он помолчал. — Понимаешь, зачем я это сделал?
— Да.
— Гордиться тут нечем, но я без колебаний поступил бы так снова.
Никодимус промолчал.
— Я говорил с Иземом. Пятого члена команды мы оставляем здесь и вдвоем с капитаном поведем корабль на Луррикару, а оттуда в Авил. Я высажу тебя в Холодном Шлюзе, оттуда будет сподручнее вернуться в лагерь. Маршалу доложим, что под Даром ты заразил кусок «Пики» ошибками и сбежал. Если тебя угораздит попасться дозорным, держись этой версии, иначе меня сбросят из-под облаков без единого клочка ткани за измену.
Никодимус кивнул.
— Франческа хочет отправиться с тобой, — разомкнув плотно сжатые губы, проговорил Сайрус.
Никодимус постарался сохранить бесстрастное выражение.
— Помоги мне убедить ее, что слух вернется.
— Что?
— Эта внезапная глухота ее убивает. Ты должен подтвердить, что все наладится.
У Никодимуса внутри все закипело от негодования.
— Откуда ты знаешь, что мы вернем ей слух?
— Она должна надеяться. Нельзя отнимать у нее надежду.
Никодимус сжал кулаки. Его самого все детство пичкали уверениями, что он перерастет или преодолеет свой недуг.
— Ты ведь сам в этом не уверен. Обнадеживать попусту — жестоко.
— Кому лучше знать, как не тебе! — с жаром воскликнул Сайрус. — Ты живешь надеждой когда-нибудь избавиться от увечья. Как ты можешь отказывать в такой же надежде ей?
Никодимус едва сдержался, чтобы не наорать на иерофанта и не кинуться в драку. Однако сквозь застящую глаза ярость он видел в словах Сайруса зерно истины. Никодимусу надежда служила топливом, дровами, которые он подбрасывал в костер, подогревающий его волю к жизни.
— Я приму любое отношение Франчески к потере своих способностей, — уткнувшись лицом в ладони, наконец произнес он, стараясь сдержаться.
Сайрус умолк надолго.
— Тогда еще одно. Помоги мне убедить Франческу не высаживаться с тобой в Холодном Шлюзе. На корабле ей будет безопаснее.
— Послушает она меня, как же! — фыркнул Никодимус.
— Я скажу ей, что это наше общее мнение.
— Я, может, ее плохо знаю, но уже понял, что переубеждать ее в чем-то бесполезно.
— И все равно, пусть думает, что мы единодушны. Если она все же упрется, за ее жизнь отвечаешь ты.
— По сведениям Дейдре, как раз наоборот,
Сайрус отвернулся к занавешенному окну.
— Я на тебя не в обиде, — явно искренне, хоть и сердито, буркнул иерофант.
— И я на тебя, — как можно спокойнее ответил Никодимус.
— Буду в офицерской — третья дверь по коридору. Стучи, только если сильно понадоблюсь, а так без лишней нужды не выходи. Вылет через два часа.
Он ушел. Никодимус откинулся на кровать и закрыл глаза. Перепалка двух чаек перешла в истошные вопли, потом затихла. Никодимус раздумывал над отношением Сайруса к постигшему Франческу несчастью, и клокотавшая внутри ярость тоже то утихала, то набирала силу. В глубине души он понимал, что отчасти злится и на себя самого. Меньше всего на свете он хотел бы дразнить Франческу ложными надеждами, однако сам почти всю свою сознательную жизнь посвятил попыткам отвоевать изумруд — живя мечтой когда-нибудь преодолеть ущербность и стать полноценным.
Каково было бы лишиться этой заветной мечты? Перед внутренним взором предстала Франческа — даже убитая и раздавленная потерей слуха, она все равно оставалась совершенной и прекрасной. За окном пролетела, словно забирая с собой остатки бурлящего гнева, еще пара горланящих чаек.
А потом Никодимус задремал. Из коридора доносились шаги и гул приглушенных голосов, дробящихся и сливающихся, как часто бывает в полусне. Еще чуть погодя — сколько, неизвестно, и Никодимус не сразу понял, что изменилось, когда сон слетел, — гул перерос в сбивчивое шумное дыхание, перемежающееся короткими стонами. Какой-то иерофантской парочке неймется? Раздраженный Никодимус повернулся набок, натягивая одеяло на голову. И погрузился в сон… потом перевернулся снова… во сне…
Дверь открылась, и он рывком сел. На пороге стояла Франческа — глаза мечут молнии, коса растрепалась, красная стола клирика забилась под воротник.
Повинуясь резкому движению тонкой кисти, в Никодимуса полетели золотистые строки, которые он принялся поспешно переводить, стараясь насажать поменьше ошибок. «Я бы сказала, что у тебя мозгов, как у пьяного головастика, но не хочу незаслуженно оскорблять амфибию. Кто, ради пылающих небес, вы с Сайрусом ТАКИЕ, чтобы мне указывать? Я…»
Бросив читать, Никодимус подождал, пока текст переполнится ошибками и самоуничтожится. «Сайрус утрируит, — написал он в ответ. — Я ни питаю илюзий, будто ты при слушаешься к моему мнению». Пока Франческа читала, Никодимус еще раз скользнул взглядом по растрепанной косе и сбившейся столе — и тут до него дошло. Внутри все сжалось и заледенело, к горлу подступила тошнота.
Франческа метнула в него несколько абзацев, но он не шелохнулся, и они разбились вдребезги. Взмахом отправив Франческе: «Уходи» — он отвернулся к стене, натягивая одеяло до плеч.
На постель посыпался дождь светящихся фраз. Никодимус закрыл глаза. Через минуту Франческа принялась трясти кровать. Никодимус не двигался.
— Никодимус! — позвала она монотонным, без выражения, голосом. — Никодимус, посмотри на меня.
Он лежал как убитый.
И тогда ногу обожгла ее ладонь. Никодимус вскочил в испуге. Она коснулась его через плед, не дотрагиваясь до голой кожи, но все равно… Обернув тканью кисть, Никодимус перебрал, невзирая на протесты, все Франческины пальцы, осматривая по очереди в поисках язв.