Час отплытия
Шрифт:
Но послушай же, тетушка Жожа, будь осторожна, ведь может статься, кому-то покажется подозрительным, что у приемной матери паренька, неизвестно куда уехавшего, собирается столько народу… недаром говорится: дыма без огня не бывает! Ты и сама это знаешь. Если на тебя поступит донос в полицию, полицейские не выпустят тебя из своих когтей, они вцепляются в человека, точно обезьяна в корзинку с миндалем. Мы живем, Жожа, в мире безумия, в мире страданий и боли, а тебе-то и в самом деле выпала на долю нелегкая судьба…
Однажды вечером, когда тетушка Жожа сидела у себя дома, довольная и счастливая,
РАССКАЗЫ
Terra trazida
Lisboa, 1972
Перевод О. Сергеева
Редактор А. Файнгар
Филип Рыбья Голова
Ну и наглец этот Фелизардо. Один из тех, кто думает, что жизнь — это сплошное развлечение. Он знал Сан-Висенти, как знают его только бездельники и бродяги. Да еще, может быть, поэты.
Ночью он появлялся в пивных, гулял по пляжу, блуждал в компании гуляк, гитаристов, любителей грога, появлялся на всех праздниках в Рибейра-Бота, в Монте-де-Сосегу — бог знает где еще. Какие секреты могла таить для него ночная жизнь Сан-Висенти? Все держались с ним запросто. Везде его ждала кашупа, грог, приятная беседа, дружеское застолье.
Даже после той вечеринки, на которой была чуть не вся капитания[32] и где пьяный субъект назвал его Фажардо[33] вместо Фелизардо, его престиж не упал.
Случилось это давно, в кафе Шиадо. Дело было к вечеру. Мы сидели, вспоминая о тех годах службы на острове, когда мы утратили многие из наших иллюзий и похоронили столько надежд. Надежд, воспоминания о которых сохранились до сегодняшнего дня.
Мы говорили о девушках, о нашей высадке на остров, о больших и малых событиях прошлого, и эти сентиментальные воспоминания снова сближали нас. Потом Фелизардо извинился и стал прощаться, объяснив, что ему надо в министерство — уладить какое-то дело с документами, и пообещал, что мы скоро увидимся.
Через несколько дней мы встретились в том же кафе: я, Фелизардо и не помню, кто еще. И снова в тихом кафе потянулась длинная череда воспоминаний. Именно тогда, в разгар беседы, Фелизардо, улыбаясь, спросил меня:
— Ты помнишь Филипа Рыбью Голову?
По правде говоря, я не имел ни малейшего представления о том, кто такой Филип Рыбья Голова. Но побоялся, что здесь какой-то подвох, и решил уйти от прямого ответа:
— Смутно.
Ответив подобным образом, я совершил кощунство.
— Как? Ты хочешь сказать, что не помнишь Филипа? Да помнишь ты его, конечно. У него было что-то вроде парикмахерской возле рынка,
Что мне было делать? Я почти согласился. И Фелизардо стал описывать мне Филипа Рыбью Голову с энтузиазмом, который объясним лишь тогда, когда мы глубоко переживаем то, о чем или о ком мы говорим. В Мозамбике, откуда недавно приехал этот повеса, он оставил множество друзей, но им, конечно, было далеко до сан-висентских поэтов, бездельников, любителей грога и джина с тоником.
Мы еще поболтали и распрощались.
Случилось так, что через несколько дней, может чуть больше, точно уже не помню, у меня в гостях был Жулио Дуарте, и я сам упомянул о Филипе Рыбьей Голове. Я хотел дать ему понять, что знаю жизнь Минделу до тонкостей (действительности это, конечно, не соответствовало). Я надеялся, что он расскажет об этом странном человеке, занимавшем мое воображение. Был ли виной тому рассказ старого приятеля Фелизардо? Я сам не понимал, чем меня так заинтересовал Филип Рыбья Голова.
— Дуарте, ты помнишь Филипа Рыбью Голову?
— Как не помнить! У него была парикмахерская возле рынка. Почему его прозвали «Рыбья Голова»? Не знаю. Это пошло еще со школы на Боавишта, на его родине. Он был человек необыкновенный.
Так говорил Жулио Дуарте, уроженец Зеленого Мыса. Но я как-то не очень ему доверял. Филип этот ускользал от меня. Видимо, он обладал живым умом, производившим впечатление на людей не слишком взыскательных. Но Жулио Дуарте говорил о нем в другом тоне, несколько иначе, чем мой приятель Фелизардо.
Ясно лишь то, что вспоминали о нем всегда с некоторым удивлением.
Ну как тебе сказать? Понимаешь, этот Филип Рыбья Голова был неспособен побрить человека как следует, с начала и до конца. Бритье для него существовало так, между прочим, как предлог почесать языком. Говорил он о политике (не очень часто), о музыке (его конек), при первой же возможности честил почем зря Бразилию, постепенно подводя разговор к своей великой страсти. Сейчас увидишь, что это было.
Странный субъект этот Филип Рыбья Голова. Парикмахер — не парикмахер. Лицо клиента намыливал с дьявольской медлительностью, не спеша проводил бритвой по точильному камню, несколько раз пробовал на ладони, потом дважды проводил по левой стороне лица (он всегда начинал бритье слева), и на этом дело застопоривалось. Сколько бы клиент ни высказывал нетерпение, беседа входила в свое русло, устанавливался контакт и… на этом бритье кончалось — Филип Рыбья Голова был человеком настроения.
— Заметьте, что я неграмотный. И признаю, что я неграмотный. Но сказал это не я. Это сказал Фламмарион.
Фламмарион, да, ни больше ни меньше. В устах Филипа Фламмарион был все и ничто. Внимая его тирадам, никто не понимал до конца, что к чему. Иногда, цитируя какого-нибудь автора, он подбегал к полке, вынимал том, листал и провозглашал:
— Здесь! — Читал отрывок и заключал: — Видите, здесь все написано. Я ничего не придумываю.
И еще спиритизм. Филип Рыбья Голова был спиритом по убеждению. Каждую неделю он посещал собрания у ньо Луиса Мендонсы в старом сарае, где собирались музыканты Солины. Духов иногда вызывал падре Антонио Виейра.