Час отплытия
Шрифт:
— Андреза, ты знаешь, что такое раса?
Бедняжка не знала, и девочка решила ей объяснить:
— Расы есть белые и черные, ты — черной расы, я — белой, мы с тобой разные. Так мама сказала. Почему разные?
Сама Мирита была не очень уверена, что они разные. Вот и глаза у нее такие же голубые, хотя и маленькие.
Дона Эстер подошла к окну подышать вечерней прохладой. Приятный ветерок касался ее лица, пухлых рук, державших детективный роман, платья ее любимого ярко-голубого цвета с вышивкой из бисера. Она позвала Мириту.
— Ты куда, мама? К Арлетте?
— Да. — Она поцеловала
Едва она начала спускаться по лестнице, как Мирита окликнула ее:
— Мама!
— Что случилось?
— Арлетта — это та, которая тебе дает уроки?
— Да.
Уходя, она плотно закрыла дверь, чтобы покончить со всеми вопросами; иначе они продолжались бы бесконечно. И ведь с малых лет такая. В кого она пошла? Ясно — не в Ребело. Или в тетку, или в бабку — обе были вертушки.
Мирита думала о том, что ей никогда ничего как следует не объяснят, не скажут ясно и понятно, всегда какая-то путаница. И почему они так поступают? Неужели трудно объяснить все как следует? Или они нарочно? Но она их выведет на чистую воду.
— Папа, а мама ходит к Арлетте заниматься?
Ответ она прекрасно знала, мать ей уже говорила об этом, но ей захотелось узнать еще одну вещь, довольно сомнительную. Ей хотелось чем-нибудь уколоть этих взрослых, отомстить им. И она спросила отца не потому, что не знала, а просто чтобы поговорить о предмете, который разжигал ее любопытство.
Отец обожал дочь, и она умело этим пользовалась.
— Да, Мирита. А разве ты об этом не знала?
Мирита задумалась: говорить отцу или не говорить? Кое-что здесь ее смущало: мама ходила брать уроки у Арлетты, а Арлетта — мулатка…
С тех пор прошло много лет. Мирита пишет стихи, время от времени их печатают. Она сама себе хозяйка, делает, что хочет, и еще не потеряла надежды стать врачом, хотя мать против, а отец говорит, что для такой работы надо иметь огромное терпение и раньше они б не дали своего согласия.
Кто приедет в Кальлябе, увидит, что живут они спокойно и почти счастливо. Бог с ними.
Жоана
Услышав стук в дверь, Биа бросила мыть посуду, оставшуюся после обеда, и пошла посмотреть, кто это.
— Сеньора, это нья Жоана из Ломбо.
— Нья Жоана из Ломбо? Пусть войдет.
Жоана, тяжело ступая босыми ногами и опираясь на палку, вошла в комнату. Худая, густые седые волосы, иссохшее тело семидесятилетней женщины, прожившей нелегкую жизнь. Она стояла, озираясь по сторонам и обшаривая комнату беспокойными живыми глазами. Эта квартира обеспеченных людей ошеломила ее своим благополучием. Сгорбившаяся под тяжестью лет женщина повидала на своем веку немало богатых домов. Она путешествовала с прежними хозяевами, жила в достатке. Все было. Когда-то. В прошедшей молодости. А как переменилось все сейчас, боже мой! Лачуга, кое-как сколоченная из старых досок и остатков жести, с земляным полом; старая циновка, расстеленная прямо на полу, кашупа, которую из жалости дает младший брат; случайные заработки, если нет разгрузки угля. Уж она-то знает, в какой роскоши могут жить люди. Она была счастлива. А сейчас впору идти с протянутой рукой. Она пожирает глазами комнату, отвлекаясь от собственных горестей.
Когда
— Там одна женщина, я ее не знаю, — сказала она мужу.
— Денег, наверное, просит?
— Может быть. Жалкая такая. Видно, нуждается.
Муж встал, снял японскую шелковую пижаму и надел английский костюм.
— Сеньора, вы уж простите, мне так неудобно. Не помните меня?
— Нет, не помню, нья Жоана. Да вы садитесь.
— Да, сеньора, ноги у меня теперь не те.
— Сюда, пожалуйста.
Старуха неловко села на краешек стула, правой рукой опираясь на палку.
— Знаете, я так обрадовалась, когда услышала, что вы замужем. Так обрадовалась! Нья Коншинья мне сказала: знаешь, дочка ньи Ниты вышла замуж. Я ведь знала сеньору вот такой маленькой. Столько раз на руках носила. Купала, гуляла. Господи, как бежит время.
— Летит, нья Жоана.
— Да-а, сеньо-о-ора. Я у ваших родителей много лет служила. Ваша матушка была так добра ко мне, да и ко всем. Век ее не забуду. Когда она умерла, я столько слез выплакала. Сеньо-о-ора очень похожа на нее. Лицо, и улыбка, и платье. Ну, прямо ваша матушка, которую боженька взял к себе. Так она добра была, так добра. Никогда людям не отказывала.
Жоана не позволила себе увлечься воспоминаниями.
— Потому я так и обрадовалась, узнав, что вы замужем за хорошим человеком. Вы ведь мне как дочь.
— Спасибо, Жоана. Ты так много сделала для нас. — Она хотела предложить вина, но передумала и сказала: — Выпьешь грога?
Дона Жудит извлекла из буфета бутылку грога, наполнила рюмку, достала тарелку с пирожными. Жоана выпила разом всю рюмку и церемонно откусила кусочек пирожного. Жудит вспомнила про кускус, оставшийся с вечера, и поставила его перед гостьей.
— Сеньо-о-ора, можно спросить? Когда вы на континент собираетесь?
— Скоро, нья Жоана. Муж уедет месяца через три, и я за ним.
Старая женщина улыбнулась своим мыслям. Она вдруг ясно увидела себя молодой цветущей девушкой. Она служила у англичан Миллеров на Сан-Висенти… Потом Ливерпуль, Лондон. Счастливые годы, когда она служила у важных господ. Новые туфли, фартучек, отделанный кружевом, наколка в волосах.
— Да-а, сеньо-о-ора, мне это не в диковинку. Лиссабон я знаю как свои пять пальцев. Чего только я не видела, и Лондон, и Италию. Везде побывала. Лиссабон — город избалованный, огромный. Наши Острова в нем целиком уместятся. Красивый город, вам понравится. Золотое было времечко! Жаль, ушло.
— Прошлого не вернешь, нья Жоана. Ничего не поделаешь.
— Вы правы, сеньо-о-ора. А знаете, я ведь служила у больших людей, у англичан. Хозяин компанией управлял. Они меня в Англию и взяли. Холодная страна. В Лиссабоне потеплее, а все равно без теплой шерстяной одежды не обойтись. Со здешней зимой не сравнить.
Лицо ее оживилось. Она радовалась возможности поделиться с кем-то своим опытом.
— Вам понравится. Здесь какая жизнь? Все одно и то же. Море и море до самой смерти. Не уедешь — так и жизни не узнаешь. Все лучшее в большом мире. Только там умеют жить.