Чаша бессмертия
Шрифт:
Вскоре мы заметили, что ночами кто-то стал потрошить наш мешок с запасами пищи. Мы решили, что это безобразничают лисы или волки, хотя Рыжик почему-то утверждала — она тогда только-только начала осваивать немедийский и очень смешно выговаривала слова — что это дело рук человека, только очень маленького. Но откуда было взяться человеку в этих глухих и гиблых местах?.. К тому же на кожаном мешке виднелись следы когтей и зубов, но не ножа или кинжала. Я стал подвешивать припасы перед сном высоко на дереве, но кражи продолжались. Тогда я решил сторожить, чтобы положить конец беззастенчивому и таинственному воровству. Ночью, когда Илоис и Рыжик крепко спали, мне послышалось, что кто-то подкрался к шалашу и вслушивается в наше дыхание.
— Утром мы развязали ему руки, — продолжила Илоис, — но от дерева не отвязали. Мы предлагали ему самое вкусное, что только у нас было, и пытались объяснить знаками, что будем кормить его, ласкать и ублажать, если он захочет пойти с нами. А если свобода и глухие болота ему дороже, что ж, мы отпустим его, только пусть он больше не таскает у нас по ночам последние лепешки, которыми снабдили нас пикты. Трудно сказать, понял ли он нас. По виду своему он не походил ни на жителя Ванахейма, ни тем более на пикта. Больше всего мальчуган смахивал на уроженца Аквилонии. Но как он очутился один, четырех- или пятилетний, в этой гиблой глуши?..
— Мы развязали его, и наш пленник тут же скрылся в зарослях, — сказал Шумри. — Но мы не сомневались, что встретимся с ним снова. Ночью я положил мешок с едой под голову и спокойно заснул, но довольно скоро проснулся оттого, что кто-то тихонько вытаскивал у меня из-под уха этот самый мешок. Поразившись наглости крохотного воришки, я взглянул в его сторону сквозь ресницы, не открывая глаз. И с удивлением обнаружил, что на этот раз меня грабила дочка! Рыжая бандитка вытащила лепешку — воистину последнюю — и выскользнула наружу. Высунувшись вслед за ней, я почти не удивился открывшейся мне картине: будущая сестрица подкармливала будущего брата последними крохами нашего хлеба…
— Вот так она и приручила его! — рассмеявшись, заключила Илоис. — До сих пор этот маленький дикий зверек может иной раз огрызнуться на мою просьбу, и не каждое мое слово является для него законом, но стоит Рыжику попросить или приказать ему что-либо — летит со всех ног, пыхтя от усердия.
— В этом нет ничего удивительного, — заметил Шумри. — С тобой он может говорить лишь на немедийском, а с сестрой они изъясняются на любом — от птичьего до оленьего, а чаще всего вовсе без слов и звуков. К тому же ты не лазаешь по скалам, не ныряешь в воду с высоты в тридцать локтей, не гоняешься наперегонки с оленями и зайцами и не скачешь, как сумасшедшая, на необъезженных жеребцах.
— И все равно он любит меня! — воскликнула Илоис с некоторой запальчивостью и, обняв мальчика, прижала его голову к своей груди.
Рыжая девчушка тут же поднырнула под другую ее руку и прижалась к приемной матери. По выразительному нахмуренному лицу мальчугана было видно, что он терпит эту ласку с большим трудом.
— Любит, любит! — рассмеялся Шумри. — Раз не вырвался от тебя тотчас, значит, любит. Но отпусти же его, прекрати мучить! Больше всего на свете он не выносит, когда его тискают, целуют и каким-либо образом ограничивают его свободу, — объяснил он киммерийцу. — Дочка, надо
— Как и полагается девочке, — заметил Конан, подмигнув свободолюбивому Волчку. — Мне кажется, что с такими ребятишками вам теперь ничего не страшно!
— О, да! — согласилась Илоис. Она выпустила голову сына, и тот сразу же отскочил от нее и присел на свое обычное место у порога. Дочка же осталась, нежно прижимаясь щекой к материнскому плечу. — Если б ты знал, сколько раз они нас выручали! Пока мы плыли через бесконечные топи, порой нам бывало нечего есть. И тогда дети приносили нам какие-то корешки, стебли и листья. Один Митра знает, как они распознавали съедобное от несъедобного, но ни разу никто из нас не отравился… Однажды меня укусила в ногу змея. Хотя Шумри сразу же отсосал яд и выдавил его из ранки вместе с кровью, но нога страшно распухла. Рыжик притащила мне какие-то пахучие и прохладные водоросли, обмотала ими опухоль, и к утру она исчезла без следа. До сих пор не знаю, как эти водоросли называются, но теперь всегда собираю их, лишь только увижу…
— А тот случай с деревом! — напомнил Шумри. — Илоис отдыхала на траве под старой высохшей елью, и вдруг Волчок стал тянуть ее за руку, крича громко и невразумительно. Лишь только она поднялась в недоумении и отошла в сторону, как дерево, подточенное старостью, обрушилось прямо на то место, где она только что сидела.
— Они охраняют нас, словно два маленьких добрых лесных духа, — улыбнулась Илоис и поцеловала дочь в растрепанную макушку.
Мальчик внезапно насторожился и поднял голову, словно заслышав что-то на крыше. Миг спустя он уже был снаружи и сразу же вернулся, держа в ладонях белую птицу с черным клювом и серым ободком на крыльях. Илоис взяла у него птицу и осторожно сняла с лапки прикрученный красной нитью кусочек бересты, на котором был нацарапан какой-то рисунок. Рассмотрев его, она вздохнула с улыбкой и передала Шумри. Тот повертел бересту в руках и также вздохнул.
— Вот не вовремя! Тебя отвезти?
— С какой стати? Прекрасно доберусь сама! — Илоис обернулась к киммерийцу и, протянув ему бересту, где был изображен человечек со вздувшимся животом в окружении непонятных знаков, объяснила: — В селении вверх по течению рожает женщина, и муж ее просит меня приехать.
Конан удивленно приподнял брови, но промолчал.
— Илоис ничего не понимает в родах, — сказал Шумри. — Но в ее присутствии женщины сразу успокаиваются, перестают кричать, и новый человек выползает на свет быстро и без осложнений. Отчего так происходит, не могу сказать, но все местные жители считают, что у нее легкая рука, и то и дело присылают подобные записочки, используя для этой цели ручных горлиц.
— Зато когда случается что-то действительно серьезное — перелом, глубокая рана, воспаление в животе — зовут при помощи тех же птиц уже Шумри.
— Хотя я тоже во всем этом почти ничего не смыслю! — воскликнул немедиец и жалобно округлил глаза. — Но они вбили себе в голову, что мы искусные целители, и переубедить их никак невозможно. Хорошо, что детишки подсказывают нам, какие травы отчего помогают, — ведь мы лечим главным образом ими.
Илоис набросила на плечи шерстяной плащ, взяла корзину, куда уложила какие-то плоды и связки сухих растений и кивнула Конану на прощание. Шумри вышел ее проводить и вскоре вернулся.
— Но ведь уже почти ночь, — заметил Конан. — Неужели тебе не тревожно отпускать ее куда-то одну?..
— Нет. Не тревожно, — помотал головой Шумри. На лицо его внезапно набежала тень, и он словно прислушался к самому себе. — Если честно, Конан, что-то тревожит и гнетет меня, но к Илоис это отношения не имеет. Откуда-то надвигается опасность, но в чем она — пока не могу понять.
Он помолчал, прикрыв веки. Дети, и без того беззвучные, стали еще тише и еще настороженней. Было слышно, как гудит ветер на вершинах скал, шелестят деревья, переговариваются птицы в своих расщелинах…