Чаша и Крест

Семенова Вера Валерьевна

— Что ты мелешь, мешок с трухой! Я тебя… насквозь проткну!

Шависс зашевелился в кресле, собираясь с силами, чтобы выполнить свою угрозу, но его ноги только беспомощно загребли по полу каблуками сапог. Поэтому Дэри стоял спокойно, не трогаясь с места, но начиная опасаться, что Шависс утопил в вине свое сознание настолько, что не сможет ничего прочитать.

— У меня есть одно письмо, — внушительно сказал Дэри. — Но сначала обещайте.

— Чтоб тебя разорвало… Принес не нормальное вино, а какую-то кислятину. У меня от нее голова болит, и я плохо вижу. Давай

сюда, — Шависс протянул руку и долго сражался с письмом, то поднося его вплотную к глазам, то отодвигая на расстояние вытянутой руки — строчки упорно переплетались у него перед глазами. Наконец он уткнулся глазами в подпись, стоящую чуть отдельно и поэтому смог прочитать ее с третьей попытки:

"Женеве… тьфу ты… Женевьева де Ламорак".

— Что?

Шависс подскочил в кресле, зацепив ногой бутылку. Красная лужа потекла по полу, но он не обратил на эту катастрофу ни малейшего внимания.

— Что ты… что ты мне принес?

— Читайте, господин лейтенант, — спокойно и мрачно сказал Дэри. — Она сейчас сидит в моем трактире. Ждет ответа. Читайте.

Надо отдать должное Шависсу — он трезвел на глазах. Настолько, что смог, опустив глаза к письму и сбиваясь, перескакивая со строчки на строчку, все-таки прочитать следующее:

"Не думайте, будто это письмо с того света. Я на самом деле живая, хотя наверняка умерла бы, если бы не Скильвинг. Он спас меня и увез в Валлену, и долго не хотел отпускать. Но я не могла не вернуться. Если то, что вы сказали мне в наш последний день на Валленской дороге, не просто утешение для навсегда уходящей в темноту, я хотела бы, чтобы вы это повторили. Два месяца, пока я лежала в лихорадке, я вспоминала только ваши слова и мечтала, что когда-нибудь смогу сказать вам то же самое. Если вам не будет неприятно это услышать, приходите завтра в семь пополудни на старую мельницу в Нижних подъясенках, что на юг от Круахана. Дэри покажет вам, где это.

Пока считающая себя вашей, пусть и самонадеянно,

Женевьева де Ламорак"

— Проклятье, — пробормотал Шависс сквозь зубы, опуская письмо на колени.

— Разве вы не рады, что госпожа Женевьева осталась в живых?

— Я очень рад, — мрачно прошипел Шависс. Он попытался снова нашарить бутылку, но та уже лежала на боку в окружении темно-красных потеков. — Но раз она приехала к нему, то лучше ей было бы лежать мертвой в валленской земле.

— А вы собираетесь ему так просто ее отдать?

Шависс откинулся на спинку кресла и некоторое время покачивался, полузакрыв глаза. Стойкий запах винного перегара разносился в воздухе при каждом его выдохе, но лицо Шависса постепенно теряло пьяную расплывчатость черт, становясь все более хищным и собранным.

— Подай мне шпагу, — сказал он наконец. — Она там, в углу.

— Ваша светлость собирается делать визиты? — спросил Дэри с едва заметной иронией. Все-таки он не мог забыть, что был когда-то мастером церемоний при дворе.

— Да, — Шависс с третьей попытки встал из кресла и теперь старательно прицеплял шпагу, еле сгибая пальцы. — Мне теперь есть что сказать его великолепию. Вы все рано поставили крест

на моей карьере!

Он погрозил кулаком в окно за спиной. Дэри вздрогнул и невольно проследил за его взглядом, но окно, разумеется, было пустым.

— Не будет ли еще каких-то поручений, ваша светлость? — печально сказал Дэри.

Шависс подошел к нему вплотную, и Дэри невольно задержал дыхание. Но блестящие глазки лейтенанта, устремленные на трактирщика, были вполне по-трезвому злобными.

— Почему же, будут. Иди, выполняй просьбу графини де Ламорак. — Он еще раз поднес к глазам письмо и громко икнул. — Только не сегодня, ты понял? А завтра. Где-нибудь после обеда. А сейчас иди, пока я добрый.

Женевьева сидела на куче соломы на полу в старом мельничном амбаре, подперев щеки ладонями. Она пришла сюда задолго до назначенного срока, потому что была больше не в состоянии метаться по комнатушке под лестницей. Теперь оказалось, что она просто променяла маленькую клетку на большую — точно так же то и дело она принималась вскакивать и бродить туда-сюда, от стены, сквозь щели которой просвечивал серый осенний день, до огромной соломенной копны, сваленной почти до потолка с противоположной стороны.

Вначале она долгое время не могла успокоиться, прикладывала ладони к горящим щекам и ушам и тревожилась о том, как она выглядит. Хотя она давно привыкла заботиться о своей внешности не больше, чем любой простой наемник из айньского отряда, который в лучшем случае плескал себе в лицо холодной водой и наспех проводил по волосам растопыренными пальцами вместо гребня. Конечно, когда она играла роль девушки-трубадура Кэрин или, например, свое последнее, наиболее удавшееся ей воплощение женоподобного валленца, она уделяла тому, как она выглядит, гораздо больше внимания, но исключительно с практической точки зрения — чтобы соответствовать своему образу.

А сейчас она не знала, каков на самом деле ее образ. Любящая и пришедшая на свидание Женевьева де Ламорак — в этом было что-то настолько необычное, что она совершенно не знала, куда ей деть руки, как поставить ноги и как подобрать волосы. Она беспощадно дергала их, пытаясь уложить в разные стороны, пока они не стали торчать, как лежащая на полу солома.

Бенджамен все не шел, и она неожиданно успокоилась и даже захотела, чтобы он опоздал — она хотя бы успеет восстановить дыхание, которое постоянно сбивалось, и лицо перестанет гореть.

Потом ее мысли перескочили на Валлену и Скильвинга, и некоторое время она задумчиво водила соломинкой по доскам пола, повторяя какой-то запутанный узор в такт своим мыслям.

На самом деле она отчетливо вспомнила два мгновения: она лежит на постели, еще очень слабая, только открывшая глаза после четырех недель измотавшей ее вконец лихорадки и боли от постоянно воспаляющихся ран в груди. Скильвинг стоит у окна огромного орденского дома — потом она узнает, что с одной стороны они выходят прямо на море, но сейчас она видит только яркое небо и покрытые гроздьями белых цветов ветки, свешивающиеся прямо с балкона.