Чаша и Крест
Шрифт:
— Эй! — крикнул скакавший за каретой конвойный. — Они заметили! Быстрее!
Женевьеве его голос и манера чуть картавить показался странно знакомым.
Сидевший напротив ее гвардеец глубоко вздохнул.
— Увы, — сказал он, — значит, эффектного появления не получится.
Он стащил с головы шляпу и повернулся к Женевьеве лицом. Тем самым лицом, которое она видела в бреду и навстречу которому выныривала из темноты, куда падала в лихорадке. Тем лицом, которое наклонялось над ней, когда она лежала на полу с простреленной грудью. Но сейчас на нем была нескрываемая радость. Он улыбался — что вообще
Он смотрел на побледневшую Женевьеву, прижавшуюся к стене, и улыбка медленно сходила с его лица.
— Графиня… То есть… Вьеви… Что-то случилось? Вы мне не рады?
Она качнулась вперед, но не потому, что собиралась падать в обморок, просто карету мотнуло от того, что колесо наехало на камень. Ланграль подхватил ее, и долгие мгновения они прижимались друг к другу в тесной карете. Они даже не смотрели друг другу в лицо, просто обнимались до боли в стиснутых руках, словно желая не выпускать, словно надеясь почувствовать биение сердца другого под плотной тканью камзола. Женевьева положила голову ему на плечо — как давно она хотела это сделать. Она не заплакала — видимо, все ее слезы вытекли ночью, просто изредка вздрагивала. Ланграль прижался щекой к ее виску и зарылся пальцами в кудрявые волосы.
— Мне сказали, что вы умерли, — пробормотала она невнятно.
— Догадываюсь. Вам плохо, Вьеви? Вы дрожите.
— Нет, — Женевьева счастливо вздохнула, устраиваясь поудобнее. — Мне очень хорошо.
Она действительно вся дрожала, потому что не понимала, что с ней происходит. Если бы можно было остаться так навсегда, на всю жизнь, в руках Ланграля, ни о чем не вспоминать, не задумываться о том, что будет дальше.
— А что дальше? — сказала она, по-прежнему уткнувшись носом в его плечо. — Что теперь с нами будет? Куда мы едем?
Ланграль помолчал, потом мягко отстранил ее от себя, продолжая держать за плечи.
— Пока мы едем подальше от Ша-Лейн и погони. Плохо, что они очень быстро поняли, что мы — это не настоящий гвардейский конвой. А насчет того, что будет дальше…
Он решительно выдохнул. Женевьеве было так странно смотреть на это лицо, в которое вернулась жизнь. Теперь выражение у него менялось неуловимо, но почти ежеминутно, она это прекрасно видела, потому что когда-то изучила это лицо до тонкостей. Сейчас на нем были радость и легкая бесшабашность в сочетании со странной неуверенностью.
— Вьеви… То есть госпожа графиня… Я понимаю, что так неправильно, что надо бы по-другому. Но через несколько часов, кто знает, может, у нас и не будет такой возможности. Я хочу, чтобы вы стали моей женой.
Женевьева смотрела на него, широко открыв глаза. Неожиданно ей пришло в голову похожее предложение, сделанное не очень давно, и тоже в карете. Но Шависс сказал: "Я прошу вас стать моей женой". А Ланграль сказал: "Я хочу".
— Вы, конечно, можете этого не хотеть, — прибавил он торопливо. — если все изменилось… или если вы не хотите терять свободу… просто мне казалось, что замужество — это единственное, что может вас как-то защитить от Моргана. Если вы не хотите… наш брак может быть фиктивным. Но мне почему-то казалось, что вы…
— Я говорила, что люблю вас. А вы не хотели меня слушать.
— Я был очень, очень глупым, — прошептал
— Вы таким и остались.
— Почему?
— Потому что вы сомневаетесь в том, хочу ли я стать вашей женой.
Она отстранилась сама и заглянула ему в глаза.
— Даже если после свадьбы вы заставите меня подавать вам сапоги и точить вашу шпагу. Даже если я буду спать на коврике у порога. Даже если в конце концов вы бросите меня и сойдетесь с какой-нибудь валленской красоткой. Я все равно буду счастлива, потому что когда-то была рядом с вами.
Ланграль только покачал головой. Каждый раз, глядя на нее, он невольно поражался полному отсутствию кокетства и стремления чего-то добиться с помощью любви. Может, потому что он сравнивал ее с Аннемарой? Но сейчас он совсем о ней не вспоминал.
— Это вы меня скоро бросите, — ответил он в тон Женевьеве. — Вам захочется новых приключений, сражений и погонь. А я буду стареть в Валлене и вспоминать свое недолгое счастье.
— Мы умрем в один день.
— Наверно, да, — согласился Ланграль.
— От любви.
— От любви не умирают.
— Не знаю, — задумчиво произнесла Женевьева. — Я не уверена.
Старый священник в последний раз обошел свою маленькую церковь, по размеру скорее похожую на часовню, проверил, надежно ли заперты двери, и пошаркал к лестнице, ведущей наверх, Он часто спал прямо в церкви, на крохотном балконе, где помещался клавесин с западающими педалями. На дощатом полу там как раз оставалось место для нескольких плащей, служивших ему постелью.
Как только он поставил ногу на первую ступеньку, в дверь постучали. Священник особенно не удивился — он замечал, что так происходит почти всегда. Он даже стал относиться к этой ступеньке с некоторым суеверием и когда особенно хотел спать, пытался перешагнуть ее, забираясь сразу на вторую. Потому что почти каждый день, как только он брался за перила лестницы и ставил ногу на первую ступеньку, кому-то от него что-то обязательно требовалось. Или рождался ребенок, или кто-то умирал, или в соседней деревне случалась драка, и его звали разнимать дерущихся. Это просто кажется, что Старая дорога заброшена и здесь ничего не случается.
Стучали настойчиво, но все же не так, как бывает, когда люди соприкасаются со смертью.
"Ребенок, наверно", - подумал священник и медленно побрел обратно открывать. Хотя в ближайшей округе никого в тягости не было.
За дверью обнаружилась странная компания. Молодой человек с костюме гвардейского офицера держал за руку рыжую девушку в мужских штанах и измятом камзоле. Девушка была, наверно, самым необычным существом из всех — в первую очередь поражал не только ее истерзанный и порванный мужской костюм, но необычный цвет светло-медных волос. В их деревне такие не рождались, и вообще рыжие волосы считались дурным знаком. За их спинами маячили двое, тоже в гвардейских мундирах — один маленький, с печально заломленными бровями, другой рослый и плечистый, с роскошными ухоженными усами, которые подходили скорее какому-то знатному дворянину, чем простому сержанту.