Чаша огня

Дмитрюк Сергей Борисович

— Все это только эмоции, Антон. Ты выяснил, в котором часу тем вечером последний раз видели Дивию и кто?

— Да. Около половины одиннадцатого мимо ее комнаты проходила Стелла Гецци — студентка с нашего потока. Она слышала, как в комнате у Дивии играла музыка. Значит, девушка была в это время у себя.

— А позже кто-нибудь общался с Дивией или видел ее в институте?

— Нет, из тех людей, которых мне удалось опросить, никто.

— Во сколько отбой в жилом секторе института?

— В двенадцать.

Я задумался. Так. Все как будто сходится. Значит, Дивия дождалась, когда наступит отбой, и незаметно покинула институт.

Самое подходящее время для этого. Остается открытым вопрос: зачем ей нужно было делать из своей поездки тайну? Этого я никак не мог понять. Что за странная игра в таинственность? Конечно же, каждый человек имеет право на личную жизнь, но никто и никогда не станет поступать так, чтобы его поведение негативно отражалось на других людях. Никто и никогда не станет бесследно исчезать, оставив своих товарищей в замешательстве и тревоге, и, более того, вводить их в заблуждение относительно своих намерений. А ведь именно так поступила Дивия Рана, оставив эту странную записку. Все это так не похоже на современную взрослую девушку!..

Я посмотрел на Антона. Он сидел в кресле и спокойно рассматривал стереодиораму на стене, стараясь не мешать мне. Хорошо. Значит, если девушка покинула институт ориентировочно в двенадцать часов или около того, то через полчаса она должна была уже находиться на транспортной станции, что и подтвердил оператор этой станции. Спустя еще полчаса там появляется какой-то молодой человек, предположительно, тоже студент. Он берет магнитор и исчезает в неизвестном направлении, как и Дивия Рана. Случайное совпадение? Или же этот неизвестный студент, а так же Вул, о котором упоминала Дивия в разговоре с Гангой, и Вул Зениц — лаборант, входивший в число знавших девушку — это одно и то же лицо? Магнитор, на котором уехал этот парень, вернули на станцию двадцать седьмого. Кто вернул не известно. Что же получается?..

Я повернулся к Антону.

— Двадцать шестого Зениц был в институте?

— Этого я не знаю, — покачал головой Куртис.

— У кого это можно узнать?

— В секторе управления.

— Идем!

Я решительно направился к двери. Антон последовал за мной. Сектор управления находился в учебном корпусе, поэтому нам пришлось миновать несколько длинных хорошо освещенных коридоров, прежде чем мы оказались в прозрачной подвесной галерее, соединявшей здания. За стеклянным цилиндром потолка галереи раскинулась непроглядная чернота ночи, словно мы шли по бесконечному туннелю на дне океана, где над головами мерцали острые иглы холодных белых огней, светивших из таинственных непомерных глубин. Звезды были настолько большими и яркими, их было так много, что невольно я почувствовал легкое головокружение. Чтобы избавиться от него я посмотрел вниз, где у далекого, едва угадывающегося в темноте горизонта протянулась полоса желто-оранжевых огней какого-то поселка, напоминавшая о реальности всего окружающего мира.

Тихий сумрак аудиторий навевал легкую тоску. Пустынные коридоры и безлюдные залы словно уснули на время, чтобы с рассветом снова наполниться шумом молодых голосов, суетой и заботами обычного учебного дня. Антон указал мне на боковой проход, и мы свернули направо, оставив за спиной обширный лекционный зал. Машинально я взглянул на часы: половина двенадцатого. До отбоя в жилом секторе осталось совсем немного. Нужно было спешить.

Антон открыл дверь в конце коридора, и мы вошли в просторное помещение, освещенное продолговатыми лампами на потолке, выходившее окнами

в ночной сад. Нам навстречу поднялся молодой мужчина — широкоплечий, улыбчивый и светловолосый, одетый в молочно-белый комбинезон. Второй, немного постарше и серьезней, сидел в глубине комнаты, и я не сразу его заметил. Он расположился около стеллажа с фильмокассетами и просматривал по голаграфону какую-то учебную программу. Мельком я увидел несколько кадров: какие-то всадники в экзотических нарядах и доспехах мчались навстречу друг другу; пешие воины отчаянно размахивали оружием; кругом суматоха и свалка. Наверное, это была одна из обзорных программ по истории древнего мира. Наше появление отвлекло его от этого занятия, и он поднялся нам навстречу, радостно приветствуя моего товарища.

— А, Антон Куртис! Какие-то проблемы в «триэс»? Кого это вы привели к нам?

— Знакомьтесь, это мой школьный товарищ, Максим Новак, — представил меня Антон.

— Вижу, вы пришли к нам с серьезным делом, молодой человек, — обратился ко мне преподаватель, пожимая мою руку. — Не так ли? У вас очень решительный вид, — пояснил он.

Его молодой коллега смотрел на меня с любопытством, и я видел, как в его золотисто-карих глазах прыгают озорные «чертики». Невольно я улыбнулся и понял, что от моей решительности не осталось и следа.

— Действительно, я прибыл сюда по очень важному вопросу, — заговорил я, стараясь вернуть себе былую серьезность и важность. — Как представитель Охранных Систем Общества, я хотел бы поговорить с вами об одном человеке.

— Весьма польщен беседовать с представителем вашей профессии, — закивал преподаватель, рассматривая пластмассовую карточку моего удостоверения.

— Профессии? — переспросил я и с сомнением посмотрел на него. — Вы допускаете существование такой профессии?

— Да, да, именно профессии! — снова закивал преподаватель, и его глаза наполнились живым блеском. — Вам доверена величайшая и ответственейшая работа, — очищать души людей от той мути, что оседала в них на протяжении веков, поколение за поколением, чтобы она не всплывала теперь, в нашем обществе, и не навредила другим людям. Это тяжелейший труд, требующий большого терпения, высокого мастерства и большой душевной чуткости. Разве не так?

— Пожалуй, вы правы, — согласился я.

— Вот видите! Значит, мы говорим об еще одной профессии, без которой пока еще не может обойтись наше общество! По сути, мы с вами, молодой человек, выполняем одну и ту же работу, только вам приходиться значительно труднее. Вы вынуждены сталкиваться с рецидивами человеческой психики, последствиями испорченной морали и бездуховностью, явившимися результатом нашего недосмотра. Недосмотра наставников и преподавателей, призванных воспитывать нашу молодежь на лучших примерах человеческой истории, культивировать в ней высокие чувства и помыслы. Не всегда это удается нам в полной мере, и вы вынуждены исправлять наши ошибки и недочеты.

Он помолчал, глядя на меня немного грустными глазами. Потом, словно, спохватившись, представился:

— Мое имя Винод Чандра. Преподаватель истории Мирового Воссоединения и одновременно избран в сектор управления института. А это мой коллега, Тор Грин, физик. Он так же входит в сектор управления, — представил он блондина.

Тот почтенно склонил голову, не переставая улыбаться глазами.

— Так какой же важный вопрос привел вас сюда? — поинтересовался Винод Чандра, когда все формальности были соблюдены.