Чаша полыни. Любовь и судьбы на фоне эпохальных событий 20 века
Шрифт:
Рутенберг говорил потом, что, кроме политики, этого человека ничто не интересовало. Поразило Рутенберга и то, с каким пренебрежением главный редактор официоза Социалистической партии говорил о социализме.
«Социалистическая доктрина мертва, — утверждал Муссолини, — Нацию возродит не социализм, а жестокий и энергичный человек».
Запомнил Рутенберг еще одно высказывание Муссолини и даже записал его в свой дневник:
«Рабы, даже если их освободить, останутся рабами, ибо никуда не денется их рабская психология».
Грянула Первая мировая война. Старый порядок уже никого не устраивал, и началась кровавая
Рутенберг выдвигает идею создания еврейских вооруженных сил, которые будут сражаться на стороне англичан за освобождение Палестины. Для осуществления своего плана он создает в Милане комитет «Pro cousa ebraica» («За еврейское дело»), куда входят видные итальянские и еврейские общественные деятели. Но в руководстве сионистской организации не было единства мнений. Бен-Гурион одобрял идею Рутенберга, а Хаим Вейцман ее резко критиковал. Вейцман полагал, что такая затея может привести к катастрофическим последствиям для еврейского населения Палестины, входившей в состав Оттоманской империи. Большая часть сионистского руководства поддержала своего лидера.
Тогда Рутенберг выбирает иной путь. Он предлагает свою помощь и сотрудничество Жаботинскому, который вместе с Трумпельдором борется за формирование Еврейского легиона. По просьбе Жаботинского Рутенберг отправляется в Америку для агитации среди самой большой и влиятельной еврейской общины мира.
Очень быстро обнаружилось, что идея легиона не пользуется популярностью у американских евреев. Не поддержали ее и такие лейбористские лидеры, как Давид Бен-Гурион и Ицхак Бен-Цви, изгнанные турками из Палестины и перебравшиеся в Америку. Социалистическое прошлое Рутенберга сближало его с ними. Бен-Гурион становится его другом. Так или иначе, но легионом он почти не занимается. Впрочем, ему хватает и других не менее важных дел.
Он вносит решающий вклад в учреждение американского еврейского конгресса, излагает американским руководителям свой грандиозный план ирригации Палестины и восстановления плодородия ее почвы. План выглядит утопией, но придет время, и будет осуществлено все им задуманное.
Воскресение Петра
В феврале 1917 года рухнул царский режим. Революция, как бродячий музыкант из Гаммельна, поднесла к губам свою волшебную флейту. Музыке революции Рутенберг не хотел, да и не мог, противиться. Он бросает все свои сионистские дела. Какое они имеют значение, когда на горизонте маячит призрак грядущей мировой революции.
На грандиозном митинге в Мэдисон Сквер Гарден в честь делегации Временного правительства, направленной Керенским в июне 1917 года в США, Рутенберг выступает уже не как сионист Пинхас, а как социалист-революционер Петр.
— Россия не нуждается в том, чтобы ее учили свободе, — говорит он под бурные аплодисменты.
К нему подлетает корреспондент «Русского слова»:
— Ну-с, господин Рутенберг, каковы ваши прогнозы относительно дальнейших событий? — спрашивает он.
— Русская революция должна побрататься с германской революцией, и тогда мы создадим Соединенные Штаты Европы, — отвечает Рутенберг.
11 июля 1917 года Рутенберг садится на пароход, плывущий из Нью-Йорка в Россию. Он едет сражаться за всемирное счастье. Он убежден, что русская революция призвана изменить судьбы мира, а значит, и судьбу еврейского народа тоже.
В Петербурге его встретил
Война оставила свой след и на лице Савинкова. Он похудел, щеки впали, лоб прорезали вертикальные морщинки, но жесткий блеск его небольших серо-зеленых глаз остался прежним. Рутенберг знал, что события последних лет дались ему нелегко. Предательство Азефа надломило его.
Решив, что террор исчерпал себя, Савинков занялся литературой. Зинаида Гиппиус стала его наставницей. Она придумала ему псевдоним «В. Ропшин» и названия двух первых романов: «Конь бледный» и «То, чего не было». Обе вещи стали бестселлерами, хотя его товарищи по партии сочли их чуть ли не предательством. Ведь Савинков с исчерпывающей откровенностью и впечатляющим литературным мастерством описал свое участие в убийствах министра внутренних дел Плеве и великого князя Сергея Александровича.
После Февральской революции Савинков вернулся на родину и сделал стремительную карьеру. Казалось, у него было все, для того чтобы взобраться на самую верхушку качающейся политической мачты. Таланта, энергии и честолюбия хватало с избытком. Он любил Россию и не был партийным догматиком. Но его не зря называли виртуозом авантюры. Лучше всего он чувствовал себя в экстремальных ситуациях. Только они повышали его жизненный тонус. Савинков ненавидел рутину жизни и не мог долго находиться в кабинете, за письменным столом и запертой дверью. Не умел следить, изучать, наблюдать и убеждать, оставаясь в тени. Он не был рожден для политических интриг, не мог, да и не хотел, управлять партийным аппаратом. А это значит, что он не был создан для того, чтобы властвовать.
Они шли и беседовали. Савинков торопливо описывал обстановку. В мае-июне 1917 года он помог Керенскому организовать наступление армии на Юго-Западном фронте. Керенский тогда превзошел самого себя. Он ежедневно выступал на десятках митингов. И говорил о свободе, о революции, о земле, о демократии, о лучезарном будущем, ожидающем Россию после победы.
— Если бы ты знал, как его слушали, — с ироничной усмешкой рассказывал Савинков. — Его носили на руках, забрасывали цветами. Женщины целовали ему руки и жертвовали свои драгоценности на алтарь Керенского — алтарь победы. И должен сказать, что это был его звездный час. Генерал Деникин сказал мне, что даже офицерство тогда все забыло, все простило и мучительно ждало от него спасения армии. Но июньское наступление провалилось, а с ним и наши надежды. Люди на фронте измучены до предела, потери огромны, дисциплина падает. Невозможно воевать, имея вместо армии сброд. На Керенского надеяться теперь смешно. Спасителем армии, а значит, и страны мог бы стать генерал Корнилов, но Керенский его ненавидит.
— Ты считаешь, что Керенский плохой премьер-министр? — удивился Рутенберг.
— Не плохой, а никакой. Он способный оратор, субъективно честный человек, но нет у него ни государственной головы, ни хорошей политической школы. Он просто жонглирует словами, придавая им почти ритуальное значение. Но что стоит за этим театральным красноречием, за этими лаврами трибуны и эстрады? В том-то и дело, что ничего не стоит. Пустота…
— Борис, но это ведь ужасно. Если дела обстоят именно так, то его надо сместить.