Чаша страдания
Шрифт:
— Здоровско! Но сначала надо съехать с крутой горы. Не побоитесь?
Римма, уроженка Карелии, лихо съехала с горы и пошла по лыжне большим шагом, вызвав восторг всей компании:
— Здоровско!
Лиля спускалась осторожно, тормозила, останавливалась. Ей заботливо помогал высокий мужчина средних лет, следил, как она съезжала, останавливался, подъезжал к ней, спрашивал:
— Может, вам помочь?
— Нет, нет, спасибо, я сама, только не спеша.
Он сказал, что его зовут Константин, и Лиля заметила, что одет он был в красивый финский лыжный костюм, каких не было у других, и лыжи у него были свои, финские, фирмы Karhu, с невиданными еще в Союзе новыми жесткими креплениями ботинок. Когда углубились в лес, он пошел по лыжне быстро, но оглядывался и, если видел, что Лиля отстала, возвращался и шел следом за ней.
Разгоряченные прогулкой и мужским вниманием, девушки ввалились в свою комнату, бросили сушить на горячую батарею влажные спортивные брюки, свитера и носки, приняли душ, постирали белье и развесили сушиться на спинках кресел и стульев. В этот момент в дверь постучали.
— Лилька, убери скорей все тряпки в ванную. Кто там?
Это был директор Алмазов.
— Извините, я зашел сказать приятную новость: вечером вместо кино будет концерт Клавдии Шульженко. Мы только что повесили объявление, может, вы не видели?
— Самой Шульженко? Вы не шутите?
— Да, самой Шульженко. Я давно приглашал ее, и сегодня она наконец согласилась петь у нас.
Эстрадная певица Клавдия Шульженко была самой популярной с тридцатых годов звездой. Голос у нее был приятный и чистый, но популярность она завоевала не столько голосом, сколько своей интерпретацией и особым искусством экспрессии в подбираемом ею репертуаре песен и романсов. По радио и на эстраде преобладал проверенный цензурой репертуар, пели в основном то, что любил слушать Сталин. Это были песни, возвеличивающие его самого, были любимые им народные песни, чаще всего в исполнении хора имени Пятницкого. Конечно, пели популярные арии из опер и оперетт, классические романсы, но любовь в них была какая-то бесплотная. Шульженко чуть ли не единственной позволялось петь романсы о любовных страстях и переживаниях, и она делала это эмоционально и тонко, фразировкой и интонацией она умела передавать оттенки чувственности. Ее песни любили все — и молодые, и старые. Ее можно было слышать по радио, можно было покупать ее пластинки, но попасть на ее концерты было нелегко, а тем более иметь возможность видеть и слышать ее так близко. Поэтому вечером в кинозале собрались не только отдыхающие, но и сотрудники дома отдыха, даже с семьями.
Эффектно выйдя на сцену вместе с аккомпаниатором, она подождала, пока смолкнут аплодисменты, попросила тишины и сказала:
— Я посвящаю этот вечер Анне Андреевне Ахматовой, — и глубоко поклонилась статной седой женщине, сидевшей в первом ряду. Та встала, и зал устроил ей овацию еще более бурную, чем при встрече певицы. Когда овация стихла, Шульженко сказала Ахматовой:
— Анна Андреевна, вы гордость нашего народа, наша самая великая поэтесса. Поверьте, я была очень занята, но, когда директор сказал, что вы отдыхаете здесь и хотели бы меня послушать, я бросила все и с радостью приехала петь для вас. Я буду петь все, что вы захотите.
Лиля обожала стихи Ахматовой и, когда увидала ее, в экстазе ткнула Римму локтем:
— Это Ахматова, это же сама Ахматова!
Невозможно себе представить более трагической жизни, чем выпала великой русской поэтессе Ахматовой. Она стала знаменита рано, еще задолго до революции. В молодости она полюбила офицера царской армии и известного уже тогда поэта Николая Гумилева и вышла за него замуж.
У них родился сын. Казалось, что ее жизненный путь будет усыпан цветами. Но получилось все наоборот. С Гумилевым они разошлись, а вскоре после революции большевики его расстреляли. Она вышла замуж за профессора-востоковеда, его тоже арестовали. Потом арестовали ее юного сына и начались гонения на нее саму. Ее не печатали. Во время войны она бедствовала и голодала в эвакуации в Ташкенте. Многих ее друзей-поэтов тоже арестовали, некоторых расстреляли. В 1943 году ее исключили из Союза писателей и постановлением Центрального комитета партии запретили к печати ее книги. Она влачила почти нищенское существование, но продолжала писать. Ее знаменитая поэма «Реквием» воплотила в себе
Со смертью Сталина власть постепенно оставила Ахматову в покое, но стихи ее еще долго не печатали, они ходили по рукам в старых изданиях или в копиях самиздата.
57
«Марусями» называли закрытые грузовики для перевозки арестованных.
И вот, когда Шульженко спросила, что она хочет послушать, Ахматова сказала:
— Спойте «Синий платочек».
Это была самая популярная песня времен войны. Наверное, не было ни одного человека в стране, кто не напевал бы ее с интонацией Шульженко:
Синенький скромный платочек Падая с опущенных плеч, Ты говорила, что не забудешь Радостных ласковых встреч…Под шум аплодисментов Римма шепнула директору Алмазову, сидевшему между ней и Лилей:
— Так это вы устроили этот вечер? Какой вы молодец!
Он придвинулся вплотную и зашептал девушке на ухо, щекоча губами:
— Я страстный поклонник Ахматовой, и ваш тоже. Но про вас я еще только надеюсь узнать, а про Ахматову знаю многое. Ведь это как будто про нее написал Лермонтов: «Что без страданий жизнь поэта, и что без бури океан?» Ее все и везде третируют и унижают, я пригласил ее отдыхать к нам на свой страх и риск — авось не выгонят с работы. И потом я спросил ее: «Анна Андреевна, чего бы вы хотели во время отдыха у нас?» Она сказала: «Хотела бы послушать Шульженко, это можно?» Певица сначала ломалась и запросила жуткую цену, но, когда узнала, что это по желанию Ахматовой, сразу согласилась. И вот, как видите, она здесь. Вы считаете, что я правильно сделал?
— Вы настоящий принц из моей сказки, — шепнула ему Римма и подвинулась ближе.
Аплодисменты стихли, и Ахматова попросила певицу:
— Спойте про руки, я очень люблю этот романс…
Шульженко поклонилась и запела:
Нет, не глаза твои я вспомню в час разлуки, Не голос твой услышу в тишине Я вспомню ласковые и трепетные руки, И о тебе они напомнят мне… …………………………………………… …………………………………………… Руки! Вы словно две большие птицы — Как вы летали! Как освещали все вокруг! Руки! Как вы могли легко проститься И все печали Мне дали вдруг!Слушая романс, Лиля едва сдерживала слезы, вспоминая свою единственную ночь с Виктором. И совсем уж разбередил ее душу романс, в котором Шульженко пропела:
Я это делала рассудку вопреки, Но я ничуть об этом не жалею.Лиля опустила голову и начала тихо всхлипывать. Римма положила ее голову себе на плечо, гладила:
— Ну, ну, успокойся.
— Это прямо как про меня, — шептала, всхлипывая, Лиля. — Только я очень, очень жалею.
— Ну успокойся.