Частичка тебя. На память
Шрифт:
Нет, нет, нет!
Все это исключено. Я не могу так рисковать. Ольшанский быстренько выпишет мне волчий билет на увольнение, и останусь я и без хороших декретных, и без будущего. Дальше — только в уборщицы, под стол к Вяземскому и аналогичным ублюдкам. Стоило ради этого столько лет так упрямо лезть вверх по карьерной лестнице.
Не-е-ет.
Ни за что.
Злость и обида, вскипевшие в моей крови в первые секунды озарения про свадьбу, как морской прибой, остаются только мокрыми следами на песке.
Я умываюсь, внутренне
Плевать. Плевать, как скоро и при каких условиях это случится. Это в любом случае бы случилось. У них же любо-о-овь!
И пусть меня тошнит от приторности, я уже принимала как данность, что Ольшанский женится на своей Юлечке.
Что это значит?
Это значит, что я не могу себе позволить, чтобы эта свадьба не состоялась. Пусть состоится. Пусть пройдет без сучка, без задоринки, чтобы придраться было вообще нельзя. Я позабочусь о том, чтобы срывов у этого мероприятия не было. А пока…
Я выхожу в зал неторопливо, спрятавшись за выражением лица чувствующего внутреннюю свободу человека, сразу находя взглядом ожидающего меня за столиком Артема Валерьевича. Игнорируя вообще весь мир кроме него.
Вот тебе и весь ответ, почему я его не отшиваю. Он — мой спасательный круг. И я пыталась выплыть сама, но сейчас — цепляюсь в него со всем отчаяньем.
— Я все забываю спросить, когда там твой заезд, Артем? — улыбаюсь, возвращаясь за свой стол. — И нельзя ли нам уже перейти на «ты»?
Пальцы Тимирязева скептически постукивают по столу. И на меня он смотрит критично, будто взвешивая — нужно ли оно ему?
— Знаешь, Снегурочка, я уж думал, ты не спросишь! — наконец он дает ответ и придвигается ближе ко мне.
29. Ник
— Не занята? — я останавливаюсь на пороге кабинета Энджи. И наблюдаю странное. Она… красит губы. Зачем это?
— Я хочу, — спокойно откликается Энджи, и до меня доходит, что вопрос прозвучал вслух, — беременной женщине вредно отказывать себе в маленьких капризах.
Я могу понять каприз вроде маринованных огурцов в меду. Или селедки в шоколаде. Но это…
А ведь объяснение ты знаешь, Ольшанский. Очень хорошо знаешь. Ты ведь видел, как Тимирязев уводил её из ресторана, приобнимая за талию.
Видел-видел. Хоть и делал вид, что старательно изучаешь меню для банкетов.
— Вы что-то хотели, Николай Андреевич?
Я смотрю в её бесстрастные глаза — выражение лица для босса, и боже, как оно меня бесит. Как отчаянно хочется настоящей её, живой её, той, что делилась со мной мечтами и болью.
Хочется — да перехочется.
Мы только вместе работаем. Такие условия нашего взаимодействия оговорены, причем я сам на них настаивал.
Но черт побери, как сильно я недооценивал всю степень сложности нашей совместной
— Обсудить вашу свадьбу, возможно? — устало подсказывает Энджи, отчаявшись дождаться от меня ответа.
— Да, — киваю через силу, и тут же настораживаюсь, — ты уже в курсе? Ты подслушивала?
Снова вырвалось. Да что такое! После этого гребаного ресторана никак не могу взять себя в руки и несу какую-то дичь!
А помнишь, как она и Тимирязев шептались за столиком и хихикали? Помнишь, как хотелось швырнуть в старого друга если не стулом, то хотя бы сахарницей?
Кажется, вот после этого дичь и полезла изнутри, словно камни из почек.
— Алена Дмитриевна уже обновила расписание аренды ресторана, — сухо озвучивает Эндж, кивая на свой монитор, — там указана ваша фамилия и тип банкета. Еще вопросы есть, Николай Андреевич?
Ох, дьявол!
Нет у меня вопросов, одно только желание потянуться вперед, коснуться её ладони и попросить прощения. Хоть за что-нибудь.
За три года куриной слепоты и нежелания видеть чувства Энджи — хотя это из разряда непростительного.
За нынешнее стремление обвинить её во всем, в чем виноват только я и никто больше. Даже сейчас моя паранойя нашептывает, что что-то в глазах Эндж мелькнуло… Неискреннее! Нет, просить прощать паранойю — это тоже перебор.
Может хотя бы за то, что я уступил Юле, которая трое суток не принимала больше никакого другого места для свадебного банкета, кроме Артемиса. Она рыдала и приводила тысячу причин, почему отмечать хочет именно в клубе.
Мы здесь познакомились.
У неё здесь все подруги.
Она ужасно любит этот клуб, иначе бы она отсюда давно уволилась.
Она ужасно хочет не простую свадьбу, а тематическую, и какой же может быть другой наша тема, если мы оба любим лошадей?
Свежий воздух будет очень полезен для ребенка, поэтому она не хочет никакой Москвы.
А мне было уже настолько тошно обсуждать эту тему, что в какой-то момент я просто бросил: «Ладно», — и уж потом подумал о последствиях этого решения.
Об Эндж.
И о том, что, очень вероятно, она всему этому рада не будет.
Вот только сейчас ощущение, что ей уже плевать.
— Примите мои поздравления, Николай Андреевич, — Эндж выдает мне официальную улыбку и зарывается в ящик стола, — совет да любовь и все такое. Организационные моменты вашего мероприятия обсудим завтра. Сегодня у меня осталось пятнадцать минут, и Артем Валерьевич предложил мне уехать чуть пораньше.
— Я хочу обговорить не организационные свадебные вопросы, — произношу через силу, — а личные наши с тобой, обострения которых я не хочу.