Частная коллекция ошибок
Шрифт:
Комната Сахарова, вторая по коридору, казалась довольно просторной — может быть, потому, что в ней было мало мебели. Стояли здесь лишь кухонный стол с пластиковой крышкой, тахта, комод да два поцарапанных стула. Осенний свет всласть заливал и золотил эти скромные предметы. Шторы ему не мешали — Сахаров не держал никаких штор. Зато толстые стены делали неотвязный голос Лепса еле слышным — он будто просачивался из другой жизни, извне, подобно водопроводной протечке (на стене у Сахарова как раз красовались недавние ржавые разводы).
Все
Самоваров потерял дар речи, хотя про себя возопил: «Разрази меня гром, если это не Чипарус!»
— Что, нравится? Отдам недорого, — обрадовался Юрий Валерьевич; он застелил стол газетой, разложил покупки и уже резал колбасу. — Хорошая скульптурка! Жена моя первая, Нинель, привезла из Минеральных Вод; она там отдыхала по курсовке.
Самоваров поднял глаза на стену, где теснились всевозможные картинки, приклеенные к обоям скотчем. Были тут и черно-белые фотографии, на которых рядами стояли какие-то люди в пиджаках, и календарь за прошлый год с котятами в корзинке, и Алла Пугачева, поющая в тюльпан, и пара разворотов из «Плейбоя» с блондинками в одних трусиках. Среди этой белиберды, выступая над всем прочим толщиной золоченых рам, рядком висели два пейзажа, совсем маленькие, в ладонь, писанные фантастически тонко.
Так как от изумления Самоваров до сих пор не сумел закрыть рот, Юрий Валерьевич подошел к своему иконостасу, оглядел его с гордостью и сказал:
— Ага? И вас прошибло? Я же говорил: и вы бы не устояли, хоть вы моложе. А каково было мне в мои шестьдесят два? Вот я и прописал и ее, и стервеца…
— Вы о чем? — не понял Самоваров.
— Не хитрите! Вижу, вижу, как вы сразу в Галкину фотку уткнулись!
Самоваров отвел глаза от пейзажей и только тогда заметил цветной снимок толстоносой и толстогубой блондинки.
Сахаров торжествовал:
— Хороша чертовка, а? Потекли слюнки? Я сперва эту фотку порвать хотел, а потом сюда прилепил. Можно теперь подойти и плюнуть в ее бесстыжие глаза. Я уже много раз так делал, когда настроение ни к черту или соседи достанут. Верное средство от депрессии.
— А эти картины вам тоже от Нинель достались? — спросил Самоваров, указывая на маленькие пейзажи.
— Ну да, — не моргнув глазом сказал Сахаров. — Она их из Крыма привезла. Такие в Гурзуфе на рынке продаются. Эти-то на деревяшке нарисованы, а есть на булыжниках. Нинель, конечно, хотела сперва картинку на булыжнике купить, это оригинальнее, но потом подумала, трудно везти будет — у нее чемодан был тяжеленный да ящик слив в придачу. В Гурзуфе, знаете ли, сливы необыкновенные!
— Значит, ваша
— Всегда! Например, забавную штучку в Трускавце купила. Да где же она? Сейчас отыщу!
Сахаров стал рыться в куче всякой всячины, скопившейся на крышке комода. Некоторые предметы играли здесь декоративную роль, поскольку были бесполезны, — вазы, папки с грамотами, фотоальбомы, пластмассовые подсолнухи. Другие еще могли пригодиться в быту, и таких было больше — старые выключатели, дрель, кофемолка, кисти для побелки. Юрий Валерьевич выудил из груды своих сокровищ небольшую коробочку и показал Самоварову.
Тот понемногу стал приходить в себя от увиденного, но снова обомлел: он увидел сапфирно-синюю эмалевую табакерку с портретом императора Николая Александровича. Портрет был обрамлен бриллиантами.
— Это царь, — со знанием дела пояснил Сахаров. — Сейчас модно! Раньше с Горбачевым сувениры делали, а теперь с царем. Хорошая вещь, и возьму с вас недорого. Будете тут флешку держать.
Самоваров осторожно взял табакерку, повертел в руках. Внутри изящной вещицы постукивало что-то небольшое.
— Не открывается что-то футлярчик, — сказал Юрий Валерьевич. — Я пробовал, да не вышло. Чего вы хотите — гуцулы делали. Кустари, халтура! Но я сейчас возьму напильник и шило…
— Не надо! — остановил его Самоваров. — А что там внутри, вы хоть знаете?
— Конечно знаю. Нинель туда свой значок положила.
— Какой значок?
— Об окончании политехнического института. Так что, вы и футлярчик возьмете?
— Возьму.
— Я рад! Я был уверен! Ваш вахтер очень вас хвалил. И будет об этом, давайте лучше выпьем. У меня есть немного спирта хорошего, медицинского: я Ирине с четвертого этажа прочистил бачок, а она в стоматологии работает.
Самоваров с табакеркой в руке сел к столу. Юрий Валерьевич уже жевал холмогорский сервелат. В двух стопках алмазно поблескивал спирт.
Наконец Самоваров собрался с духом.
— Юрий Валерьевич, — сказал он. — Я понимаю, у вас проблемы, у вас была — и есть! — трудная жизнь. Я не хочу, чтоб вам стало совсем худо. Поэтому вы должны сейчас же рассказать мне правду о том, как к вам попали эти вещи.
И он кивнул в сторону комода, на котором среди хлама танцевала бронзовая египтянка.
Сахаров переменился в лице. Его улыбка померкла, но сдаваться без боя он не желал.
— Это все мое! — закричал он несильным испуганным голосом. — И всегда мое было. Мое и Нинель! Да я этой дрелью уже двадцать лет пользуюсь, кого угодно спросите!
— Речь не о дрели, Юрий Валерьевич, — терпеливо продолжил Самоваров. — И хватит всуе поминать вашу покойную супругу — она тут ни при чем, вы сами знаете. Сядьте! Вы влипли в нехорошую историю: эта статуэтка, эти две картины в рамах и табакерка с царским портретом принадлежат известному предпринимателю Галашину. Откуда они у вас?