Частная жизнь адмирала Нельсона
Шрифт:
В Плимут Нельсон поехал через Эксетер, где 17 января ему вручили грамоты почетного жителя города, далее, в Хонитон, где родился один из «членов братства» Джордж Уэскотт, командир «Маджестика». Погибший на Ниле Уэскотт являлся сыном пекаря и начал морскую службу в качестве помощника капитана. Нельсон пригласил его вдову и дочь на завтрак. За столом он спросил миссис Уэскотт, получила ли она золотую медаль мужа, и, услышав отрицательный ответ, снял с шеи собственную — она висела на голубой ленте — и передал ее «бедняжке» со словами: «Вы ведь не будете ее ценить меньше оттого, что раньше они принадлежала Нельсону?»
В Плимуте, где 22 января Нельсона провозгласили почетным жителем и этого города,
Нельсон получил сообщение о готовящейся адмиралтейством операции на Балтике, в связи с чем ему предписывалось перенести свой флаг на другой корабль, «Святой Георгий», семидесятичетырехпушечник, более приспособленный к действиям в балтийских водах. Новый флагман адмиралу не понравился, по крайней мере внешне. «Ты даже представить себе не можешь, — жалуется Нельсон в письме леди Гамильтон, каким запущенным он выглядит в сравнении с моим «Сан-Хосе», а внутри, вполне возможно, там еще хуже, чем снаружи».
Перед тем как перебираться на новый флагман, Нельсон написал в основанное более ста лет назад Общество по распространению христианского вероучения, напоминая о врученных в свое время каждому члену экипажа «Агамемнона» и «Бристоля» экземплярах Библии и утверждая, будто доблестью, проявленной на службе королю и нации, матросы и офицеры в немалой степени обязаны «урокам господствующей религиозной веры». Он, Нельсон, надеется, что и команде «Сан-Хосе» (состоящей примерно из 900 человек) Общество также вышлет по экземпляру Библии и кораблю будет сопутствовать такой же успех, как и его предшественникам.
Одно время Нельсону не давала покоя мысль о преступности его связи с Эммой Гамильтон с точки зрения религиозного канона. Но постепенно ему удалось переубедить себя. «Я знаю, англичанка ты истинная и верная, — писал он ей, — и всякий, кто не станет на защиту нашего короля, наших законов, нашей религии, вообще всего, что нам дорого, вызывает у тебя одну лишь ненависть». Ну а что касается его самого, то уже много лет назад ему явилось видение своей жизненной миссии, и Эмма Гамильтон от нее никоим образом не отделима. «Как верю я в Бога, так верю и в твою святость, — писал он. — В наш век разврата ты являешь собою пример истинной добродетели и чистоты… Найду ли слова, способные достойно возблагодарить тебя за все добро, оказанное мне, мне, несчастному парии, находящему опору лишь в твоей щедрой душе». Впечатление такое, будто Нельсон получил от самого Всевышнего соизволение не соблюдать правил, обязательных для других мужчин. Той зимой он собственноручно написал молитву и отослал ее женщине, самим провидением предназначенной стать его спутницей в жизни:
«О Боже, знающий
Угрюмое настроение, породившее его молитву, внезапно сменилось необыкновенным душевным подъемом, когда выяснилось, что адмиралтейство предоставляет Нельсону трехдневный отпуск.
«Бедняга Томпсон, похоже, забыл все хворобы и печали при одной мысли о возможности скоро припасть к твоей дорогой, дорогой груди. — Строки так и бежали из-под пера накануне отъезда в Лондон. — Осмелюсь предположить, оба будут рады этой встрече. Жду не дождусь. Пусть твой домик под соломенной крышей (тогдашний эвфемизм женского полового органа) будет готов меня принять, а уж я не променяю его ни на королеву, ни на дворец. Поцелуй от меня Г.».
Нельсон приехал в Лондон еще до рассвета, позавтракал в гостинице «Лотиан» на Албермарл-стрит и помчался на Пиккадилли. Оттуда они с Эммой направились на Литтл-Тичфилд-стрит, где он нашел, что глаза ребенка и «вся верхняя часть лица — точь-в-точь как у матери» и вообще «никогда еще двое людей не производили на свет такого очаровательного младенца». «Поистине это дитя любви».
Эмме казалось, что любовника она почти и не видела: появился и тут же исчез. «У меня сердце от боли разрывается, — говорила она своей новой приятельнице, золовке Нельсона, жене преподобного Уильяма Нельсона Саре. — Одному Богу известно, как тяжело расставаться с таким другом… Я с ума, наверное, сойду от горя… Не зря нас называли (в Неаполе) Tria Juncta in Uno. Так оно и есть: у нас с сэром Уильямом и ним — на три тела одно сердце».
Нельсону передали — его жена, находившаяся в Брайтоне, хотела бы приехать в Лондон и поговорить с ним. Он сразу же написал ей: не надо, в столице он «по одному важному делу» и больше дня-двух не задержится. Ей следует «спокойно» оставаться на месте. Ни в Лондоне, ни тем более в Плимуте, где он вообще не сходит на берег, делать ей нечего. Подписался, как обычно: «Твой любящий Нельсон».
Леди Гамильтон его отпор жене весьма порадовал. «Том Тит сюда не приезжает, — говорила она Саре Нельсон. — Хотела, но ей отказали. На самом деле она только и знает, что гадить родным великого Юпитера. Сейчас с полной ясностью проявились вся ее низость и дурное сердце — Юпитер все узнал».
Конечно, Нельсон решил дать жене понять, что не хочет более ее видеть, как не хочет иметь ничего общего с ее сыном, который и без того давно уж ему надоел. Леди Гамильтон в переписке и разговорах с Сарой Нельсон презрительно называла его «молокососом», выражая надежду на то, что если тот появится в Лондоне, то ее не побеспокоит, а если все-таки заявится, ему будет отказано от дома.
«Я сделал для него все, что мог, — писал жене Нельсон в начале марте (копию письма он отправил леди Гамильтон), — но он, похоже, снова собирается сесть мне на шею, а друзья его — мои недруги — его только подстрекают. Как и подобает честному, щедрому человеку, свой долг я выполнил. Мне не надо, чтобы обо мне заботились — вернусь ли я домой, останусь ли на Балтике. При жизни я делал для тебя все, что в моих силах, и если суждено умереть, то, как ты убедишься, после смерти тоже. Вот почему единственное, о чем я прошу, — оставить меня в покое. Будь счастлива, по-прежнему любящий тебя Нельсон-и-Бронте».