Частная жизнь адмирала Нельсона
Шрифт:
На улицах города стоял шум. Стучали колеса повозок и экипажей, везущих на набережную моряков и всяческую провизию; раздавались крики носильщиков с тяжелой поклажей на плечах; дребезжали тачки, набитые ящиками и морскими сундуками. Гуртовщики, орудуя длинными палками, гнали скот через весь город. Моряки накануне погрузки сидели в барах, пили эль и покуривали трубки.
Флагман Нельсона, «Виктория», стоял на рейде дальше других. Он представлял собой первоклассный линейный корабль первого ранга, вооруженный 104 пушками, включая тридцать тридцатидвухфунтовых, способных поражать цель на расстоянии в милю, пробивая при этом дубовую обшивку на два фута вглубь. Заказ на строительство судна поступил на Королевские верфи Чэтэма в 1758-м — год рождения Нельсона, а спуск на воду полностью готового к походу корабля состоялся восемь лет спустя. Стоимость его составила 63 176
53
Такой случай действительно имел место — на «Дерзком». «Матроса» звали Джейн Таунсенд. Сорок лет спустя она заявила претензию на награждение медалью за заслуги. Королева Виктория сочла награду заслуженной и все же в ней отказала, дабы не создавать «опасного прецедента».
На самой нижней палубе, под матросскими помещениями, располагались медики и младшие офицеры. Довольно просторная каюта капитана находилась в застекленной кормовой части, непосредственно под ней — адмиральские апартаменты: гостиная, столовая, спальня с поднимающейся койкой, прикрытой занавесками, расшитыми леди Гамильтон. Рядом с койкой стояли умывальник и ночной горшок.
Большая каюта, декорированная и обставленная в соответствии со вкусами адмирала, представляла собой красивое и внушительное помещение с окнами по трем сторонам и до блеска отполированными стенами. Обстановка уютной гостиной, где Нельсон проводил дружеские встречи со своими капитанами, состояла из столов, стульев, кресла и тумбы с ящиками.
В столовой, украшенной портретом леди Гамильтон, написанном в 1800 году в Дрездене Дж. Х. Шмидтом, могли разместиться двадцать четыре человека. При необходимости стулья, расставленные по периметру стола, легко складывались и отставлялись в сторону, освобождая помещение. Точно так же разбирался — на двадцать две части — длинный обеденный стол.
Однако же безупречной чистотой Большая каюта сверкала лишь перед торжественным ужином, а поначалу, при первом появлении Нельсона на корабле, до блеска было далеко: ящики с мебелью еще не открывали, на пакетах и тюках кое-где перепутали бирки; личные винные запасы адмирала не прошли таможню; койка по ошибке попала на какой-то другой корабль; экземпляры Библии и молитвенников, запрошенные у Общества по распространению христианского учения для экипажей кораблей, еще не прибыли. В Большой каюте пахло свежей краской. В общем, как отмечал сам Нельсон, на корабле «царил изрядный кавардак», не говоря уж об укомплектованном лишь наполовину экипаже, а капитан «Виктории» Сэмюэл Саттон уверял — раньше пятницы утром в море не выйти. Адмирала это чрезвычайно раздражало: ему не терпелось «как можно скорее покинуть такое гнусное место, как Портсмут».
Накануне отплытия поступили последние инструкции из Лондона: Нельсону предписывалось взять курс на Мальту, а оттуда, усилившись еще одним отрядом кораблей, следовать в Тулон и пристально наблюдать за действиями базирующегося там французского флота. По пути Нельсон должен был сменить флагман, предложив перейти на «Викторию» командующему морскими силами на Ла-Манше адмиралу Корнуоллису. Однако Корнуоллиса он не обнаружил и, потратив целый день на бесплодные поиски, приказал Саттону продолжать их без него, а если в течение двух недель Корнуоллис так и не объявится, возвращаться на «Виктории» назад, в Англию, и ждать дальнейших указаний.
Сам же Нельсон без большой охоты перешел на борт фрегата «Амфион» под командованием капитана Харди и двинулся в сторону Португалии. Почти на всем пути сильно штормило, погода стояла
«Твой дорогой мне портрет и портрет Горации уже висят на стене, — пишет он Эмме. — Стоит только посмотреть на них, и сразу чувствуешь себя лучше. Тут все пьют за твое здоровье». А вот строки из другого письма, отправленного чуть ранее: «Все время думаю о вас обеих. Сердце выпрыгнуть из груди готово… Я ничуть не сомневаюсь, нам предстоит новая встреча во здравии, чести и преуспеянии, и проживем мы долго-долго, до самой старости… Бог милосерден, и мудрость Его соединит нас… Твой верный и любящий, до самой смерти, а можно было бы, так и дольше, друг».
Такого рода письма шли сплошной чередой, безостановочно.
«Дорогая моя, любимая, сказать, что я думаю о тебе день и ночь, значит, выразить слишком малую долю тех чувств, которые я испытываю… Ни мыслью, ни словом, ни делом я не способен причинить тебе хоть малейший вред, все богатства Перу я отдам за единый миг с тобою… Родная моя, любимая, от одной мысли, какое ты даришь мне счастье с самого момента нашей первой благословенной захватывающей встречи, у меня кровь в голову бросается… Всегда, навсегда твой, только твой, в этом и ином мире, Нельсон-и-Бронте… навсегда, навсегда безраздельно твой Нельсон».
Помимо писем Эмме Нельсон сочинил развернутый план войны на Средиземноморье, отослав его, вместе с докладом о прибытии на Сицилию и оказанном там теплом приеме, премьер-министру. Из Сицилии Нельсон проследовал в Неаполь, где не рискнул спуститься на берег: французы, уже высадившие десанты в Южной Италии (Бриндизи, Отранто, Таранто), могли бы истолковать его действия как провокацию.
8 июля «Амфион» оказался в виду Тулона, а вскоре к нельсоновской эскадре подошла и «Виктория», и капитан Харди принял флагман от капитана Саттона. Саттон Нельсону нравился, и все же на посту командира флагманского корабля Харди устраивал его, как никто другой.
— Почему так получается, — заговорил он однажды с ним, — мы с вами никогда не спорим, в то время как другие капитаны всегда начинают с возражений?
— Все дело в том, сэр, — с обезоруживающей простотой ответил Харди, — что я всегда был первым лейтенантом, когда вы предпочитали быть капитаном, и стал капитаном, когда вам взбрело в голову сделаться адмиралом».
Задачей Нельсона как адмирала было удерживать французские корабли на тулонском рейде, а если они попытаются выйти в открытое море — «уничтожить». Так гласил приказ адмиралтейства. Ему вменялось в обязанность также прикрывать от возможного нападения Гибралтар и Мальту и препятствовать дальнейшему продвижению французов на территорию Королевства Обеих Сицилий. Нельсон вполне отдавал себе отчет в важности поставленной перед ним задачи. Ведь если дать французскому флоту выскользнуть из Средиземного моря, если позволить другим кораблям противника, стоящим в гаванях Финистера, на западе Испании, Ла-Манша и Северного моря, уйти из-под бдительного ока Корнуоллиса и Кейта, Бонапарт вполне может высадить свою великую армию, насчитывающую, по слухам, 120 тысяч штыков, на берегах Британии.
Задача являлась не только важной, но и исключительно трудной. «Даже летом у нас здесь что ни неделя, то шторм, а через день сильное волнение, — сетует он в письме к Эмме, порывавшейся к нему на Средиземное море, а он, как бы ни скучал и ни стремился с ней увидеться, всячески ее отговаривал, понимая всю невозможность этого предприятия. — Ты здесь не выдержишь… К тому же именно я приказал не допускать женщин на борт «Виктории». Выходит, я первый же свой приказ и нарушаю?»
Вскоре ветер утих, выглянуло солнце, и дни потекли даже с некоторой приятностью. Адмирал вставал в пять утра, два часа гулял по палубе, потом завтракал — горячие булочки, тосты, холодный язык, чай. Затем — письма и чтение. Чтобы не перегружать зрение, читали ему главным образом капеллан и переводчик, Александр Скотт, в чьи обязанности, собственно, и входило чтение писем, обнаруженных на захваченных судах противника, статей из французской, испанской и итальянской прессы, а также «Нейвл кроникл», «Юропин мэгэзин» и «Мансли критикал ревью» — изданий, регулярно доставлявшихся в Мертон, а оттуда — к нему, на флагман.