Частные случаи ненависти и любви
Шрифт:
Она откусила внушительный кусок от своего исполинского бутерброда и положила в чашку несколько пористых кубиков сахара. Погружаясь в чай, кубики желтели, теряли форму и в конце концов ложились на дно светлым холмиком.
«Вот так и Мелдерис, – подумала Лиза, – пропал, растворился, как кусок сахара в чашке. В огромной чашке войны. Весь этот милый мир с беспосадочными перелетами, приключенческими романами и конструированием самолетиков в сарае смыло кровавым кипятком, и всем стало не до умного, красивого, храброго и талантливого Герберта Мелдериса. Ничего после него не осталось: ни могилы, ни родни,
Лиза почувствовала такую горечь, как будто сама оказалась забытой и ненужной. Этот летчик уже представлялся ей родным если не по крови, то по авантюрному складу характера, бесстрашному отношению к жизни. И почему, кстати, не по крови? Мелдерис вполне мог быть отцом ее деда! Они ведь так похожи с Германом. Вряд ли это «простое совпадение». Особенно памятуя о той награде в холщовом мешочке, которую Лиза нашла в дипломате. Несомненно, она принадлежала Герберту Мелдерису (нагуглить, что это был орден Трех звезд, высшая государственная награда Латвии, оказалось минутным делом).
Но почему Герман никогда не говорил об этом герое-летчике? Зачем так тщательно прятал документы? Сомневался? Хотел прежде все проверить?
«Сама разберусь! С кем-то же дед делился, советовался? Во-первых, Инта. Во-вторых, коллеги. В-третьих… Ладно, пусть сначала “во-первых”…» – Лиза допила холодный чай, по вкусу похожий на сладкое мыло, и хрустнула остатками багета. Часы показывали половину шестого утра. Вряд ли Инта в такое время будет расположена к беседе.
Пришлось отправляться в свою комнату и ждать, пока старушка проснется. «Уж я-то точно заснуть не смогу!» – подумала Лиза, закрывая глаза.
Лиза проснулась, когда солнце уже вознеслось над соседской крышей и стало нестерпимо палить в лицо. С Интой она встретилась на кухне – та как раз намеревалась обедать.
– Дорогая, ты сегодня поздно встала. Плохо себя чувствуешь или провозилась допоздна с архивом?
– Провозилась, – улыбнулась Лиза. – Сейчас выпью кофе и снова заживу. Давайте, я вам тоже сварю? Как вы любите, чтобы сразу на молоке.
– Спасибо, моя милая! Это приятно. Я обычно днем кофе уже не пью, но свари мне самую капельку.
Лиза налила в крошечную фарфоровую чашечку Ломоносовского завода (родительский подарок Инте на Рождество) кремового цвета кофе, себе плюхнула угольно-черного из самой большой турки в толстостенную керамическую кружку и спросила:
– Инта, вы что-нибудь знаете о Герберте Мелдерисе?
– О Мелдерисе? Знакомое имя… Кажется, был такой летчик, но я не уверена… Почему ты о нем вспомнила?
– Да. Летчик. Дедушка о нем говорил?
– Герман? Не помню… Может быть… У него был весьма широкий круг интересов.
Похоже, тут ловить нечего: или Инта действительно не знала, или просто ленилась ворошить слежавшуюся память.
– Инта, а вы не знаете, кто из дедушкиных коллег может мне помочь в этом вопросе?
– Ну, у меня есть телефон Гунтиса. Гунтиса Упениекса. Он специалист по истории Латвии. Профессор. Они с Гербертом много лет приятельствовали. Помнишь его? Он был у нас в прошлом году, когда ты гостила.
Лиза сразу вспомнила пожилого, но ужасно импозантного преподавателя истории и философии, дедушкиного коллегу по Латвийскому университету. Он расспрашивал ее о жизни в России. Такой милый дядька
Лиза позвонила не откладывая. Профессор сразу ее вспомнил: «Какое горе для всех нас, примите мои искренние соболезнования». Посетовал, что научная конференция в Вене не позволила ему присутствовать на похоронах, но он всегда будет помнить, скорбеть, и если ей, Лизе, что-нибудь понадобится, то она не должна стесняться, и все, что в его силах… Лизе, конечно, тут же понадобилось. Упениекс если и удивился, то виду не подал, и сразу согласился встретиться: «Я только вчера вернулся, а сегодня целый день должен быть на факультете. Приходите как сможете. Вы знаете куда? Да. Бульвар Аспазии, пять. Я вас встречу».
Вечер был нежен, поэтому они устроились на бульварной скамейке под деревом и сначала просто умиротворенно молчали, повернув к солнцу лица. «Интересно, что про нас думают? Какая-то студентка сидит с господином профессором Гунтисом Упениексом. А если окажется, что я права насчет героического летчика? Тогда уже будут думать: какой-то профессор сидит с правнучкой самого Мелдериса!» – улыбнулась про себя Лиза.
– Итак, юная леди, чем вам помочь?
– Гунтис, я так вам признательна! Мне очень нужна информация о Герберте Мелдерисе, а я даже не представляю, где искать!
– Судя по всему, вас интересуют источники? Интернет в вашем случае не помощник. Но почему именно Мелдерис?
Лиза принялась рассказывать, стараясь быть убедительной. Сейчас, когда она проговаривала вслух версию о тайне дедушкиного рождения, эта история – такая очевидная ночью – казалась какой-то жалкой и несостоятельной. Будто она героиня пошлого ток-шоу, которая выдает себя за родственницу звезды, чтобы получить хоть минуточку славы и внимания.
Упениекс слушал, время от времени одобрительно кивал. Когда рассказ девушки иссяк, он, держа задумчивую паузу, достал из кармана манерный серебряный портсигар.
– Вы позволите?
Лиза кивнула. Гунтис закурил, выпустив дым таким образом, чтобы не тревожить обоняние собеседницы.
– Все это весьма интересно… Я не исключаю, что ваше предположение о родстве Германа и Герберта Мелдериса может оказаться правдой. Совсем не исключаю! Мелдерис до войны был очень популярен в Латвии. Как бы сейчас сказали, суперзвезда: летчик, герой, красавец. А ваша прабабушка была из старинного рода, с традициями. Медемс в Латвии – это как, например, Долгорукие в России… Но я, к сожалению, мало чем могу помочь. До сорок первого года жизнь Мелдериса проходила весьма публично: статьи в газетах, много фотографий. А с началом боевых действий он как будто превратился в невидимку. Есть документальное свидетельство, что в сорок третьем он вступил в легион «Ваффен-СС». Но больше мне ничего не известно…