Часы без циферблата, или Полный ЭНЦЕФАРЕКТ
Шрифт:
– Не жирно ли ей одной будет?! Мы что, маяться должны?!
На любые доводы у неё была своя правда, и спорить было бесполезно. Ещё требовала законный брак и утверждала, что это как раз и есть причина всех размолвок, ссор и непонимания.
Жениться на Светлане не было и мысли, а уж разводиться – тем более. Печать в паспорте о браке с Лютиком грела душу и странным образом успокаивала. А штамп о прописке не давал выдавить из памяти всё, что было связано с его прошлой жизнью, и незримо соединял с домом на канале Грибоедова, где, наверное, и был он по-настоящему счастлив.
Поначалу Света встала в позу и наотрез отказалась дочку отпускать к неприветливой Алле Сергеевне.
– Как она, так и я буду! Не хочет меня принимать – и внучку свою не увидит.
Потом одумалась, видно, весна благостно подействовала, и одним воскресеньем разрешила Танечку к бабушке отвезти, на
Алла Сергеевна с утра хлопотала на кухне, даже книгу советов купила, чем ребёнка кормить, позабыла всё давно, как в первый раз с таким сталкивается. Заранее в «Детский мир» заскочила, глаза разбегались; особенно лошадка-качалка деревянная понравилась – так тащить до такси надо, не справится, но на заметку себе поставила купить обязательно, пока девочка не переросла такое чудо с волнистой коричневой гривой. У Пети такая же была, уж больно ему нравилась, и «иго-го» он кричал на всю квартиру и саблей размахивал – думали, может, в Суворовское отдать. Но по натуре всё-таки тихий был и полненький, как медвежонок неповоротливый. Всегда девчонок побаивался, видно, от смущения, что не может никому понравиться, несимпатичный. Алла утешала и пыталась разуверить, что некрасивых мужчин не бывает, есть глупые, подлые и равнодушные, они и некрасивые, а все остальные – красавцы писаные, так как не в этом мужская сила. Как ни убеждала его мама, ничего не помогало, и, если бы не случай, неизвестно, когда бы и женился.
Познакомился он с Летицией совершенно случайно. Алла Сергеевна не пропускала ни одной премьеры, тем более, когда приезжал московский «Современник». Она брала два билета, на себя и сына, но в итоге шла с подругой, такой же незамужней и всегда свободной. Пётр ничего против театра не имел, но в большинстве случаев отказывался, находя ряд непреодолимых обстоятельств. Мама не обижалась и не настаивала, только на этот раз у неё самой пойти не получалось – неожиданно умерла коллега, преподавательница химии, совсем ещё молодая и цветущая женщина, от банального перитонита. И она так сильно распереживалась, что уже дома почувствовала себя скверно, поднялось давление, даже скорую пришлось вызывать. Петя убеждал, что не надо ему идти вместо неё, и пусть к чёрту пропадают билеты, коли такое случилось, не может он в таком состоянии её одну оставить. Мама стояла на своём, премьера как-никак, и билет второй обязательно сдать надо, вон сколько желающих, а билеты на спектакль давно распроданы, может, хоть кому-то счастье выпадет.
Обладательницей второго билета стала как раз Летиция. Она подбежала к Пете сама, как только он начал вытаскивать билет из кармана.
– Лишнего билетика не найдётся, молодой человек?
Он мельком взглянул на девушку – высокая, худенькая, тёмные кудрявые волосы, нос странной формы, явно нерусская. Сунул билет, получил деньги и побежал, на ходу стягивая плащ, становиться в очередь за «Дюшесом» и бутербродом с красной икрой. В театральном буфете всё казалось настолько вкусным, словно сроду ничего подобного не ел. Незнакомая девушка, купившая лишний билет, опять оказалась совсем рядом. Она стояла практически напротив, в руках у неё была маленькая старомодная сумочка, но в целом выглядела она более чем прилично, и сразу понятно, что из интеллигентной семьи. Зачем-то стал приглядываться, она заметила, покраснела, опустила голову и улыбнулась. Первое отделение молча рядом просидели, а в антракте уже свободно болтали, словно давно знают друг друга.
Они начали встречаться. Летиция казалась ему по-своему интересной, и Пётр стал привыкать к её необычной внешности, хотя это была далеко не влюблённость. Когда она привела Петю знакомить с родителями, всё было предрешено. Он сделал ей предложение, и она согласилась. Похоже, они проскочили романтическую часть своих отношений и сразу перешли к привязанности и уважению.
Летиция любила его, и он это чувствовал. Она окружила его заботой и вниманием. Спокойствие, да и размеренная жизнь в её доме делали Петра абсолютно счастливым. Он был убеждён, что именно такой и должна быть семейная жизнь, когда никто особо не вторгается в личное пространство, не тянет одеяло на себя, всё до точности правильно и предсказуемо. Порой ему казалось, что отсутствие детей не есть повод огорчаться. Как только он начинал думать о детях, перед глазами вставала картинка, как они однажды с Лютиком решили после боя курантов в новогоднюю ночь заехать к Толяну на бутылочку игристого, тот как раз с рейса вернулся. Его жена – милая бестолковая блондинка Верунчик – родила Машу, и ей было уже месяца три. Всё было спокойно, и ребёнок мирно сопел после очередного кормления, как вдруг начал истошно кричать, корча невыносимо страшные рожицы. Молодые родители что только не делали!
– Газы! – обречённо, с извинениями изрёк Анатолий и стал убеждать Петра, что это дело временное и скоро
– Это пройдёт, зубы полезут! – без малейшего желания успокоить мужа изрекла Вера, прикладывая тёплую пелёнку к животику бедной страдалицы. Так они таскали её по очереди взад-вперёд по квартире, а Пете хотелось заткнуть чем-нибудь уши и не слышать эти душераздирающие вопли. Летиция, наоборот, принимала живейшее участие и даже пару раз нежно брала малышку на руки, прижимала к себе, и она странным образом затихала. Уже позже, когда следом у Толика родился сын и дети немного подросли, нет-нет да закрадывалась невинная зависть, и он представлял, как хорошо, придя с работы, повозиться с такими забавными карапузами, которые уже что-то понимают и как груши висят на шее у счастливого папаши.
Вечный хаос в квартире друга потихоньку переходил в некое ощущение относительного порядка, во всяком случае, исчезало невероятное количество пелёнок и ползунков, развешенных по всей квартире, преимущественно на чугунных батареях, а балкона в те времена у Толика ещё не было. Хотя какой балкон, в Ленинграде зимой и за минус двадцать бывает, и всю осень льёт с утра до вечера неделями!
Когда родилась Танечка, он всю эту кутерьму наблюдал, по большому счёту, со стороны – пришёл, ушёл. К своему несколько иначе относишься, по-доброму, с пониманием. А Свету всегда всё тяготило, и ему было непонятно, как можно так холодно к собственному ребёнку. Особенно это стало очевидным, когда поневоле жить вместе начали. Иногда хотелось плюнуть на всё и в чём есть – к маме, навсегда! Потом вспомнит Танюшины глаза, диатезные щёки и обречённо выйдет на станции метро «Электросила», с трудом пропихиваясь, залезет в автобус и, зажатый людьми со всех сторон, едет пару остановок до дома, где поджидает дочка. И она обязательно начнёт хитро поглядывать на портфель, вдруг там что-то из вкусностей припрятано…
Все новости о Летиции узнавал от мамы, она часто с ней созванивалась и, даже не спрашивая, интересно ли ему, выкладывала весь разговор, слово в слово, без комментариев и выводов, просто как информацию. Других источников у Петра Алексеевича не было, общие знакомые растворились и на контакт не шли, как сговорились. Откуда они только узнали, что ушёл к другой женщине – гораздо моложе – и обзавёлся ребёнком, было не понятно. В Лютике он не сомневался – не такая, не пойдёт поносить его на каждом углу, что подлец последний. Грешил на одну её давнюю подругу, она его с самого начала невзлюбила, типа хорошо пристроился. Может, и не выдержала Летиция, и поделилась, а в итоге весь ближний круг узнал, что между ними произошло.
Раз в месяц звонил и без особых приветствий и прочей шелухи спрашивал, как дела. Получал неизменное «спасибо, всё хорошо» и слышал гудки. Она так быстро вешала трубку, что продолжить разговор было невозможно, и о чём говорить, тоже непонятно. Помнил, как забирал вещи и долго стоял в нерешительности, не зная, что делать с ключами: оставить себе или положить на видное место в прихожей, что он и сделал. Щёлкнул замок. Пётр Алексеевич растерялся, долго не мог прийти в себя и отойти от дверей, которые окончательно разделили их с Летицией. Как назло, приполз на этаж скрипучий лифт, и из него с кряхтением выкатилась соседка – грузная дама, жена генерала. Он знал её с тех пор, как поселился в доме на канале Грибоедова. Тогда она была красивой женщиной, с алыми губами, затейливым начёсом на голове и обаятельной улыбкой, не лишённой кокетства. Почему-то только сейчас он обратил внимание, как она постарела и, скорее всего, выпивала. Он попытался улыбнуться – получилась глупая гримаса. Обычно весёлая и словоохотливая, она лишь кивнула головой, мельком бросила взгляд на два увесистых чемодана, открыла дверь и с силой захлопнула, тем самым выражая своё отношение к его персоне и заодно ко всем мужикам…
Через долгие два года родителям Светланы наконец-то дали квартиру, в которую они почему-то нехотя переехали, а Света с ребёнком осталась в съёмной – по своей инициативе и твёрдому убеждению Петра Алексеевича. Ещё через год скончался Светин отец, на удивление слишком долго протянул с таким количеством выпитого алкоголя за свою не самую длинную жизнь. Свете очень не хотелось идти на похороны – представляла, какая расчудесная компания соберётся алкашей и неудачников. В этом она как раз и ошиблась. Пришло много народа с Кировского завода, даже кто-то из руководства, и какие-то хорошие слова говорили, по-доброму вспоминали. Сидела Светлана на поминках в их новой квартире с тремя комнатами, сама не своя, даже попросила рюмку водки налить, и почему-то люто злилась на покойника, и на мать поглядывала с раздражением, когда та вдруг от горя голосить начинала или неожиданно песни своей молодости затягивала. Нелепо всё было, стыдно, и ещё непонятно какие чувства, как обманули её в чём-то.