Чайки садятся на воду
Шрифт:
Взрослое мужское население Семи Двориков целиком составляло экипаж рыболовного сейнера «Пикша». Капитаном сейнера вот уже много лет был Яков Антонович Богданов, знаменитый на Севере рыбак. Он родился и вырос в Семи Двориках, работал грузчиком в Мурманске, рыбачил в колхозе, колхоз и послал Богданова учиться на штурмана. Яков Антонович год проучился в Мурманске и сбежал из мореходки назад. «Можно и заочно учиться», — заявил он правлению колхоза. Три года назад Богданова избрали депутатом Верховного Совета.
Вот к этому человеку я и ехал сейчас на «Харловке».
— Смотри, Богданов — это фигура. Он не любит нашего брата газетчика. Но очерк нужен до зарезу.
…«Харловка» подошла к становищу и стала на якорь. Пароход ждал — на берегу толпились люди, а к борту судна торопилась большая рыбацкая лодка. Пока перегружали почту и груз, приехавшие с берега женщины осаждали ресторан, закупая пиво в бутылках, таранку, булочки и пирожные. Я стоял у борта и ждал сигнала. Погрузка закончилась, женщины перебрались по штормтрапу в лодку и требовали отдать концы. Они удивились, узнав, что к ним в становище есть пассажир, и с любопытством наблюдали за моими неумелыми упражнениями на штормтрапе.
Лодка отошла от парохода и направилась к берегу.
— Уж не к Якову ли Антоновичу? — ехидно улыбнулась дородная тетя, сидевшая за рулем.
Я кивнул.
Женщины засмеялись.
— Как же, держи карман шире! Так он и ждет вас, щелкоперов! Хватит с него и одного раза, — грубовато отрезала рулевая. — Уж лучше сразу откажись от этой затеи, это я тебе точно говорю.
«Харловка» протяжно загудела и, выбрав якорь, пошла своим курсом дальше. Густой черный дым низко стлался по морю чуть не до самого берега. В шлюпке размеренно поскрипывали уключины, тяжело плюхали в воду весла. Вдруг рулевая, невинно хлопая глазами, простодушно сказала:
— А Якова Антоновича-го нет сейчас в поселке, и вернется он из рейса не скоро. Радиограмма была с промысла.
Я мгновенно повернулся в сторону моря. Увы, «Харловка» еле виднелась на горизонте.
Черт! Не могли сказать об этом раньше. Теперь придется торчать в этих Семи Двориках целых две недели, пока не вернется «Харловка»… Да и то если хорошая погода выдастся…
Но, делать нечего, я смирился со своей участью и, пожав плечами, неторопливо ответил:
— Что ж, нет капитана — есть капитанши.
От хохота качнулась лодка. Женщины бросили весла и смеялись так, словно я сказал действительно что-то очень веселое. Я с недоумением смотрел на них и вдруг понял, отчего они так смеются. Мне стало жарко. Я почувствовал, как от шеи вверх по лицу медленно поползла и растеклась горячая струя.
— Извините, — пробормотал я, запинаясь. — Я совсем не в том смысле…
Но женщины развеселились еще пуще и стали отпускать довольно смелые шуточки по моему адресу. Я не знал, куда деться от стыда, я растерялся — вот это и подогревало веселое настроение моих спутниц. Мне бы просто поддержать их шутки, и все бы сразу кончилось…
Меня выручила все та же дородная тетя — рулевая.
— Ну, хватит, бабоньки! — властно прикрикнула она. —
Не знаю почему, но женщины враз перестали смеяться и, подобрев, заговорили со мной без подковырок. Они расспросили подробно, и как зовут, и сколько лет, и женат ли я, а когда получили полные ответы на все свои вопросы, заговорили между собой «о собачьей корреспондентской жизни». Я пытался протестовать, пытался доказать, что это, мол, очень интересно — так вот разъезжать по разным местам, узнавать новых людей и писать о них. Но, видимо, мои слова звучали неубедительно. Рулевая бесцеремонно отрезала:
— Сиди уж! «Интересно»! Никакой своей воли у тебя нету. Загонят, вот как сейчас к нам, — и сиди загорай две недели, а толку что? Про нас, про баб, чего напишешь? — Помолчала и добавила: — Меня зовут Марией.
Она внимательно всматривалась в приближающийся берег и отрывисто скомандовала:
— А ну, бабоньки, навались! Как раз на волну попали. И-и-и раз! И-и раз! — зычно выкрикивала она.
Резче заскрипели уключины, и лодка рывками понеслась прямо на берег. На горбу пологой волны она взнеслась над отлогим берегом и, когда волна схлынула обратно в море, прочно легла всем корпусом на землю.
— Вылезай! Приехали! — опять скомандовала рулевая.
Подбежали люди и помогли оттащить лодку подальше от моря.
Мария повела меня за собой. Размашисто шагая впереди, поясняла:
— Поселок наш небольшой, но все имеется, даже гостиница. Ну, правда, это я округляю, не гостиница, конечно, а комната для приезжих, но жить там будет неплохо. Бабка Нефедовна обхаживать тебя будет, чаи готовить, а продукты в сельпо сам будешь брать. Обедом она тоже накормит, это уж ты сам с ней договоришься. Будешь жить, в гости к нам ходить, вот и познакомишься со всеми в поселке.
Мы подошли к высокому, в полтора этажа, дому из толстых бревен, под железной крышей. Вдоль подножья сопки стояли еще девять точно таких же домов.
— Так у вас тут десять, а не семь дворов? — спросил я.
— Десять. И еще два будем строить. Молодежь подрастает, женится, свой дом каждый желает иметь. Семь-то изб тут до войны еще было.
Бабка Нефедовна, хозяйка комнаты для приезжих, и впрямь оказалась очень заботливой и ласковой старушкой. Когда я завел разговор об оплате ее услуг, она вздохнула:
— И-и, милый! Живи. А и то сказать, за что платить-то? Мне это в удовольствие, все вроде как опять нужна людям.
Она подумала и добавила:
— Я ведь не всегда одна жила. Муж у меня был. Законный. Филипп Тимофеевич. Потонул в море, царствие ему небесное. Два сына были — Андрей и Тимофей. Пали смертью храбрых в боях за свободу и независимость нашей Родины.
Она произнесла эти слова спокойно и привычно — видно, тысячи раз читала и перечитывала пришедшие на сыновей «похоронные», и слова эти, страшные в своем скорбном пафосе, стали давно уже неотъемлемой частью ее дум и ее жизни.