Чайковский в Петербурге
Шрифт:
«Дирижирование Чайковским в этом собрании было связано с исполнением его новой, Шестой симфонии, оконченной только в августе, этого года, находящейся в манускрипте, еще нигде не исполненной…
В форме этой симфонии видны своеобразные приемы… вызванные самим характером музыки. Для музыканта симфония эта представляет много интересного. В особенности хороши замечательная фактура и полная разнообразных красок оркестровка.
…Чайковский вел оркестр в продолжение всего концерта как прекрасный и горячо чувствующий музыкант» («Новости и Биржевая газета», 1893, 18 октября).
Юрий
А в наше время в связи с Шестой симфонией академик Асафьев сказал о Чайковском: «Он часто… шел за эпохой, усталый и немощный угождал ее требованиям; но гораздо чаще сам удивлялся совпадению его тайных сокровенных грез с желаниями людей вокруг. Так было с «Евгением Онегиным». Когда же в конце жизни он геройски собрал свои силы, чтобы выявить, наконец, в музыке то лично трагическое, что не давало покоя ему всю жизнь, он создал «Пиковую даму» и Шестую симфонию, от которых и теперь становится страшно».
После концерта Петр Ильич пошел проводить домой свою двоюродную сестру Анну Петровну Мерклинг. Она жила в то время недалеко от Дворянского собрания, на Пантелеймоновской улице, в доме № 24.
Шли пешком. Петр Ильич спросил ее, поняла ли она, что он хотел сказать своей музыкой.
Она ответила, что, кажется, он описал в ней свою жизнь.
— Да, ты угадала, — обрадовался он и начал ей объяснять ее. Первая часть — детство и смутные стремления к музыке. Вторая — молодость и светская веселая жизнь. Третья — жизненная борьба и достижение славы. —Ну, а последняя, — добавил он весело, — это De profundis [6] , чем все кончаем, но для меня это еще далеко, я чувствую в себе столько энергии, столько творческих сил; я знаю, что теперь создам еще много, много хорошего и лучшего, чем до сих пор.
6
Молитва об умершем (лат.).
Проводив Анну Петровну, Чайковский присоединился к родным и друзьям, ждавшим его в «Гранд–отеле», среди них были Ларош и Глазунов.
Так мало дней осталось жить Петру Ильичу, что хочется восстановить их — по воспоминаниям друзей и родных, по газетным статьям, узнать, где бывал он в те дни, с кем встречался, о чем говорил.
17 октября Модест Ильич, выйдя к утреннему чаю, застал Петра Ильича уже давно вставшим. Он сидел за столом, перед ним лежала партитура Шестой симфонии. Надо было посылать ее в Москву издателю и другу П. И. Юргенсону, но нужно было придумать какое-то заглавие! Написать просто «Шестая» он не хотел; назвать «программной», как думал это сделать раньше, тоже не хотелось! Какая же «программная», когда не давалось программы?..
Модест Ильич предложил назвать симфонию «Трагической». Это название тоже не понравилось композитору. И вдруг Модесту пришло в голову: «Патетическая»!
— Отлично, Модя, браво, Патетическая! — воскликнул Петр Ильич и сделал надпись на партитуре.
Однако 18 октября, когда Чайковский писал Юргенсону, он не подтвердил этого названия. Вот это письмо:
«Пожалуйста, голубчик, на заглавном листе симфонии
Владимиру Львовичу
Давыдову (№ 6)
Соч. П. Ч…
Надеюсь, что не поздно.
С этой симфонией происходит что-то странное. Она не то, чтобы не понравилась, но произвела некоторое недоумение. Что касается меня самого, то я ею горжусь более, чем каким-либо другим моим сочинением. Но об этом мы вскоре поговорим, ибо я буду в субботу в Москве. Обнимаю».
Возможно, что 17 октября вечером Чайковский возвратился домой вместе с будущим известным искусствоведом и художником, а тогда студентом Игорем Грабарем, который вспоминал:
«…Петр Ильич, узнав, что я живу в том же доме, где он, на углу Малой Морской и Гороховой, предложил мне пройтись от Мал. Итальянской по Литейному до Невы и идти домой по набережной. Была чудная лунная ночь».
Где провел этот вечер композитор и откуда возвращался со своим молодым спутником, пока неизвестно, но это могло быть именно 17–го или же в один из вечеров с 10 по 15 октября, потому что 16–го после концерта домой возвращались большой компанией, 18–го Чайковский был в зале Кононова на Мойке, а 19–го — в Мариинском театре. Оттуда, естественно, путь на Малую Морскую был недалек и никак не мог идти по Литейному. Возможно, эта прогулка была в один из вечеров с 10 по 15 октября — после репетиции концерта. Разговор во время этого длинного пути был в основном, как вспоминал Грабарь, об искусстве, о творчестве, о вдохновении. Дошли до дома.
«Швейцар отворил дверь, и ее темная пасть поглотила Петра Ильича. Через мгновенье швейцарская осветилась, и я еще раз увидел его прекрасную голову с седыми редкими волосами, седой круглой бородой и розовым лицом. Он стоял без шляпы и о чем-то говорил с швейцаром. Через минуту он стал подниматься по лестнице, держа шляпу в руке и вытирая платком высокий лоб, пока не исчез за поворотом».
Как видно из газеты «Петербургский листок» (1893, № 294), 18 октября Чайковский дал обед пианистке Аусдер–Оэ, которая 16–го участвовала в его концерте и с которой он был знаком еще со времени своей поездки в Америку.
И в тот же день или накануне Петр Ильич встретился с В. П. Погожевым, который уговаривал композитора переделать вторую половину оперы «Орлеанская дева», ибо считал, что последние картины оперы гораздо слабее первых.
Петр Ильич говорил, что не любит переделывать своих старых вещей, а Погожев все настаивал и просил разрешения у композитора послать в нотную контору за партитурой «Орлеанской девы».
«Наконец Чайковский, принявший решение, поднялся с места и, ласково улыбаясь, сказал:
— Ну, хорошо!.. Посылайте за партитурой!..
— И обещаете теперь же приняться за работу?..
— Обещаю, — сказал Чайковский.
…Это было, увы, мое последнее свидание с Петром Ильичом, — писал Погожев. — И больше уж мне не пришлось ни видеть живым милого лица симпатичного человека, ни слышать его мягкого, ласкового голоса.
Дня через три или четыре после описанного свидания моего с Петром Ильичом получена была весть о его болезни».
18 -го же он присутствовал на генеральной репетиции оперного товарищества, ставившего «Евгения Онегина» в зале Кононова, который помещался на Мойке. И в этот вечер слушал «Онегина» в Мариинском театре.