Чебурашка
Шрифт:
— Катя, я тебя… — снова качаю я головой и замечаю в этих глазах лёгкий испуг. — Я тебя… убью…
Она секунду переваривает услышанное и вдруг расплывается в улыбке.
— Ты чего, Тём? Ты из-за меня что ли прибежал?
— Тебя Миха до дома довёл, ты можешь сказать, куда ты потом делась?
— Да что бы со мной могло случиться?
Я разворачиваюсь и сажусь рядом с ней. Мне так хорошо делается, я такое облегчение испытываю, что и строжиться совсем неохота, но как человек взрослый и почти ответственный, хочу довести воспитательный момент до конца.
— Ого! Ты же горишь, Тём! Прямо огонь.
— Так куда, Кать? — повторяю вопрос переводя дыхание.
— Да никуда я не девалась, — пожимает она плечами. — Встретилась у подъезда с одноклассницей, она в нашем доме живёт. Поболтали немного, а потом… потом подошёл Цепень твой…
— Кажется, он уже твоим становится.
— Он с собачкой был. Предложил погулять немного.
— Гандон! — не могу сдержаться я.
Катька хмыкает.
— Ну, мы и согласились с Наташкой, — продолжает она. — Наташка с ним знакома, оказывается. Пошли по Красной, допёрлись до Красноармейской, он предложил к другу на Южный поехать побалдеть. Но мы его отшили. Вернее, аккуратно отделались, сказали, что нам к её бабушке надо. Слушай, ну, он туповат немного, но производит впечатление доброго парня.
— Что?! Доброго?! Катя!!! Очнись!!! Он вокруг тебя вьётся только для того, чтобы сделать тебе больно! Он не добрый, подлый, бессердечный, понимаешь? Он хочет причинить тебе зло, чтобы уязвить меня! Знаешь, что бы на Южном было?
— То есть… — запинается она, — по-твоему я не могу понравиться парню и единственное, что ему от меня надо — это уязвить тебя?
— Нет, Катя, не так, — злюсь я. — Ты очень красивая, умная, добрая и славная девушка. Я думаю, в школе вокруг тебя парни стаями вились…
— Нет, — качает она головой. — Я же страшненькая…
— Ты?! Капец… Что у тебя в голове, вообще? Кать, ты красивая, это я тебе авторитетно заявляю. Просто этот козлина… ты ему безразлична. Нет, красотой твоей он с удовольствием воспользуется, но не ради тебя, понимаешь? И сам, и вместе с другом с Южного. Просто он знает, что мне было бы больно, сделай он тебе что-нибудь плохое.
— Тебе? — снова удивляется она.
Как они меня все бесят! Дети, честное слово!
— Да, мне! Мы вообще-то с тобой близкие друзья, и ты думаешь, мне безразлично, что он с тобой сделает?
— Ты как Пьер Безухов?
— Катя! Какой, к херам, Пьер! Двадцать первый век на дворе, а ты мне про Пьера, ещё и безухого!
Она прыскает.
— Очень смешно!
— Двадцатый, вообще-то…
— Что двадцатый?
— Век на дворе.
— Кать, я тебе серьёзно говорю, ближе, чем на пушечный выстрел этого козла не подпускай. Ты поняла? Ни в этом веке, ни в следующем. Он и через сорок лет таким же козлом останется.
— Да поняла я. Нет, ты правда из-за этого прибежал?
Да твою же за ногу! Нет, бля, просто побегать захотелось.
— Правда, — сердито отвечаю я.
Я действительно сержусь, хотя чувство облегчения ни с чем не сравнить.
— Всё, давай, вставай и иди домой. Антоха тоже волнуется.
— Серьёзно?
— А тебе по кайфу, да? Ты чего вообще на качелях сидишь? Почему домой не идёшь?
— Да… — вздыхает она. — Мысли всякие, знаешь…
В этот момент во двор заезжает машина, милицейский «уазик». Зацепив нас лучами фар, он останавливается, и из него выскакивает Хаблюк. Кто за рулём отсюда не видно, а вот Ивана Денисовича я узнаю и по тёмному силуэту.
— Ну, нашлась пропажа? — спрашивает он не особенно даже наезжая.
— Нашлась, — киваю я.
— Ты чё творишь-то, девочка?! — набирает Хаблюк привычные обороты. — Он мне когда позвонил, я думал, до утра боец не дотянет, кондрата словит. От, лять, девки, пока вырастут, всю кровь высосут. Всё нормально хоть?!
— Нормально, говорит, — отвечаю я.
— Нормально, — передразнивает он. — Чирик корефану моему отдашь, понял? Сейчас его дежурство. А мне джинсы. Но не белые эти ваши, их пусть гомосеки носят, а синие, нормальные. И не забывай, что Горбатый сказал. Кабаки и бабы доведут до цугундера! Садись, давай, подвезу. А ты, девочка, домой беги! Нечего по ночам шляться.
Утром я выхожу к гаражам. Честно говоря, не думаю, что Валентин заявится. Он вчера прям в зюзю был. Мало того, что ничего не вспомнит сегодня, так, скорее всего и вовсе чушь нёс, про мотор и про деньги.
Но нет, я ошибаюсь. Когда я подхожу, он уже стоит здесь. Мнётся, ёжится от утренней прохлады, перерабатывает остатки вчерашнего жертвоприношения.
— Здрасьте, дядя Валя. Вы как?
— С пивком потянет, — хмурится он.
— Умилостивили Бахуса вчера?
— Это… да отстань ты, и так тошно. Скажи лучше, принёс?
— Я-то принёс, да только толком пока не понимаю зачем и почему.
— Я ж тебе сказал, «Нива» есть разъ***нная, а движок целый. Машину по-любому списывать, а чего добру-то пропадать? Я твоего Чебурашку уволоку, в бокс загоню и потихонечку всё сделаю. Движок родной выбросим, а от «Нивы» воткнём. И будешь ты носиться, как гонщик. Ты пойди да купи где-то двигатель готовый, да ещё и за сто двадцать рябчиков, а потом уже и возмущайся.
— Так я ж не возмущаюсь, дядя Валя. Просто уточняю.
— Ну, и молодец. Ты его вытолкай и оставь стоять. Там за тобой, всё равно, никто не ездит. Вот, а я часика через два, как у нас тягач освободится, приеду, да подцеплю твоего Чебургену. И на работе всё устрою, короче. Ты деньги принёс?
— Принёс.
Я отдаю ему сто двадцать рублей, и он их тщательно пересчитывает.
— Трёшку отдам потом, — кивает дядя Валя.
— А ключи надо?
— Оставь в замке, всё равно не заведут, — машет он рукой. — Ну всё, бывай, я побежал.
Он уходит, а я иду на пробежку, но после вчерашнего, всё болит, поэтому я разрешаю себе немного пофилонить и просто пройтись по утреннему городу. Погуляв, возвращаюсь к гаражу, открываю его, развожу створки и приноравливаюсь к тому чтобы выкатить свою ласточку, а вернее Чебурашку.