Чефуры вон!

Войнович Горан

А в остальном обычный бардак. И тут вдруг мы с Ранкой посреди ночи вместе смеемся над одним и тем же. Весь мир, по ходу, спятил. Ранка вообще не может успокоиться, и мне кажется, что от смеха у нее опять слезы польются. Сидит она возле моей сумки, хочет ее закрыть, но не может. Смеется все истеричнее, все громче и громче…

— Тише вы там!

Только Радована здесь не хватало, а Ранка будто его только и ждала. Смех сменился слезами. Ранка рыдает и уже даже сидеть не может, упала на спину в коридоре и головой уперлась в стену. Полный трындец! Лежит, как мертвая, и ревет. Вот только этого мне сейчас не хватало. Она голову так сильно вывернула, кажется, вот-вот шея переломится.

— Тише!

Радовану хоть бы что. Эх, Ранка моя, о чем ты думала, когда выходила замуж! Обо мне уж точно не думала. О себе, видно, тоже. Смотрел я на нее, как

она лежит: головой к стене прислонилась, рыдает… И мне вдруг стало ее дико жалко. Мне захотелось подойти к ней, обнять, утешить. Но я не мог сдвинуться с места. Я глядел на открытую сумку и на Ранку, растянувшуюся посреди коридора. Глядел на ее вывернутую шею. Наверно, шея у нее уже затекла, но Ранка все не вставала. Лежала не двигаясь. Как будто она мертвая, и руки так странно вытянула: мне казалось, она их больше не чувствует. Жуть какая-то. Только когда стонала, ее начинало трясти, и тогда было видно, что она еще может двигаться. Я потихоньку подошел к ней и взял за руку. Она мне руку так сжала! Я думал, у меня кости треснут… И еще другой рукой за меня ухватилась. Не двигалась, а только сжимала мою руку и плакала. Я решил, что ей конец. Что она помешалась и никогда больше не будет нормальной. И что никогда больше не выпустит мою руку. Держала она меня так крепко, что вырваться никак было нельзя. Так я и сидел посреди коридора, облокотившись на открытую сумку, извертелся весь, хотел сесть так, чтоб не ломило во всем теле. Голова Ранки по-прежнему была прислонена к стене.

Почему «ОЗНА свэ дозна» [119]

Не знаю, была ли в моей жизни ночь короче, чем эта. Откуда ни возьмись появился Радован, и уже надо было мчаться на вокзал. Сворачивай манатки, понеслись. Никаких прощаний. Ранка поднялась с пола, пошла прямиком в спальню и больше не показывалась. Только слышно было, как она рыдает. Радован оделся. В душе не был, зубы не чистил, не брился. Я хотел почистить зубы, но Ранка все упаковала, а я не хотел опять открывать сумку и злить Радована, это было б уже слишком.

119

«ОЗНА свэ дозна» — «ОЗНА все узнает» («OZNA sve dozna»; серб., хорв.) — лозунг существовавшего в 1944–1946 годах Отдела по защите народа (OZNA, Odjeljenje za zastitu naroda) — службы безопасности и разведки СФРЮ.

На дорогах пусто, светофоры мигали. Вокруг ни души. Одни только мы с Радованом в нашем столетнем опеле. У чефуров обязательно должна быть швабская машина, хоть ты тресни, и Радован тоже взял кредит и купил себе вектру. Мать его с ней вместе… Купил ее на рынке — ему посоветовал Хаджич из первого дома, потому что продавал ее какой-то наш человек. Только швабы делают хорошие автомобили, все остальное — дерьмо. Вот потому половина Боснии ездит на столетних гольфах, а вторая половина — на столетних опелях. В Боснии на одного жителя приходится больше всего запчастей для гольфа. У каждого есть в запасе три выхлопных трубы и два карбюратора.

На вокзале тоже было пусто. Только в двух кафешках на полную крутили Даниэлу и Грашо. Слышно было на весь вокзал. Нигде от чефуров не скроешься, хоть ты тресни! На перроне стояли какой-то мужчина и женщина. Первый — конкретный чича [120] , по нему за сотню километров видно, что чефуристее просто не бывает. И мадам, которая, видно, ехала только до Загреба, потому что для Боснии у нее был слишком шикарный вид.

На вокзал мы с Радованом приехали на двадцать пять минут раньше времени.

120

Чича — дядя (cica; серб., хорв.).

Я-то думал, он оставит меня здесь и отвалит, но нет: Радован решил дождаться поезда. Проследить, чтоб я случайно в Любляне не остался. И теперь я буду двадцать пять минут смотреть на его мрачную физиономию.

Я сел на лавочку, а Радован, нервничая, ходил взад-вперед по перрону. Потом подошел к чиче и спросил его, с этого ли пути отправляется поезд до Сараево и не сообщали ли о задержке, —

короче, зацепился языком с этим чичей, который, по-моему, и сам понятия не имел, где он и куда направляется. Но они все равно завели разговор и трепались целых десять минут. Этот кекс втирал Радовану, что едет в Какань [121] , что он был в Любляне у дочери Ясмилы, которая живет в Новых Яршах [122] , и что ее муж Андрей довез его до станции, правда, сразу уехал, потому что рабочий день у него начинается в шесть утра. Потом объяснил Радовану, что эти поезда не опаздывают, потому что международные и едут из Германии, а у немцев это дело организовано четко по расписанию — почти до самого Сараево. А еще рассказал ему, что, наверно, в последний раз видел внучку Сабину, потому что старый уже и не может больше путешествовать, а Андрей не хочет ехать в Боснию: ему нравится на каникулы ездить в кэмп в Врсаре [123] .

121

Какань — область в Боснии и Герцеговине.

122

Новые Ярши — район Любляны.

123

Врсар — город в Хорватии на побережье Адриатического моря.

Осталось десять минут. Радован вернулся и сел на лавку. Он как-то странно смотрел на меня. Может, сейчас наконец-то попрощается и свалит, чтоб его. Но ведь нет, продолжает на меня пялиться, и взгляд как у полоумного. Нервничает, охренеть можно. Еще ногой трясет, — даже я стал нервничать, на него глядя.

— Это вы избили Дамьяновича?

Что? У блин! Откуда он это взял? Как он об этом узнал? Я даже вспотел весь. Боже мой! ОЗНА свэ дозна, частенько повторял Радован, только я всё не понимал, что это за чувиха такая, Озна, мне всегда казалось: имя какое-то странное. Я вроде как только в прошлом году допер, о чем тут речь. Радован был в сто раз круче всяких спецслужб. У меня в голове все смешалось. Разложил меня Радован на элементы… Я только и мог, что таращить на него глаза, как теленок.

— Это вы?

У меня ноги подкосились. Затрясло всего, я рот хотел закрыть, но не получалось. Так и стоял перед глазами Ацо, который метелит этого бедного Дамьяновича, и я смотрел на Радована, — а у него в лице ни бешенства, ни психоза… ничего. Просто смотрит — но так, будто прямо в мозг тебе заглядывает. Я попробовал помотать головой, но ничего не получилось, только этот мой долбаный котелок дернулся — влево-вправо, вверх-вниз. Провались он, этот Радован! Какого примотался? Откуда он узнал? Совсем псих! Я хотел что-то сказать, но… не смог.

— Я не бил… Это Ацо… я только был там… но не бил… я только хотел его… остановить… это не я был… папа…

Я назвал его папой. Не знаю, когда я в последний раз его папой называл. Вообще без понятия. Но это помогло, потому что Радован не взорвался, не начал пыхтеть, ничего такого, только погрустнел как-то. У него в глазах такая горечь была, казалось, сейчас заплачет. Он мне поверил. Это было важнее всего. Он действительно мне поверил. Смотрел на меня так грустно, и я знал, что он мне верит. Поезд наконец-то приехал. Радован обернулся и уставился на него, но с места не сдвинулся. Опять посмотрел мне прямо в глаза, грустно так. Это был еще не конец. Разговор не закончился. Он готовился еще что-то сказать. Смотрел мне прямо в глаза и с силами собирался.

— Дамьянович… в коме.

Что?! Как?! Конец… Я больше не дышал. Меня больше не было. Какая кома? Я не мог поверить. Это… Это… полный пипец! Дошутились! Это… покушение на убийство. Вот так… Я все еще не мог дышать. Конец, реально конец. Господи, Ацо! Марина! И что теперь с нами будет? Во что мы вляпались? Что это? Я вообще ничего не соображал. Меня конкретно накрыло. Разнесло на мелкие кусочки — и всё тут… Какая кома? Что за хрень? Это серьезно? Он вообще выживет? Как это?! Жуть! Поверить не могу! Да пошло бы оно все к чертовой матери! Я прямо дышать не мог. Кончено со мной… Ацо, придурок несчастный! Марина, бедная… Какая кома? Что тут вообще происходит? Это конец.