Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
— Поддержал, точно поддержал, могу засвидетельствовать.
О случившемся ни звука. Рене теперь уже абсолютно уверен, что Фркач намерен предъявить обвинение только Тршиске. Они явно не любят друг друга. И кроме того, Фркач, несомненно, не питает к Тршиске того уважения, какое он питает к редактору. Рене мысленно благословляет строкомер и тоже улыбается Фркачу. Ему совершенно ясно: не будь он замешан в этой истории, он, пожалуй, и сам бы публично, в печати поддержал справедливый гнев отца и на его месте негодовал бы, возможно, еще больше.
Однако окончательное решение от Фркача уже не зависит —
— Я хочу еще кое-что уточнить по делу Тршиски, — говорит он, и Рене снова убеждается, что он пока вне подозрений. Обстоятельства выдвигают его на роль свидетеля — и Рене решает принять эту роль. Да, Тршиска дал детям попробовать вина, но каждому по глотку, — дети сами клянчили лимонаду. Время, которое Рене затратил на покупку второй бутылки, конечно, чревато особой опасностью для Тршиски — сколько же минут отвести на это? Никто, по-видимому, не усомнится в правдивости его показаний, если он отведет на это дело только десять минут.
— А десяти минут достаточно? — с осторожностью прощупывает Рене участкового.
В этот момент заявляется в редакцию Ван Стипхоут.
— А, товарищ Прно! — восклицает он. — Благоденствуете? Изловили?
И он заключает милиционера в объятия — поди ж ты, прозаик-психолог успел и с ним побрататься.
— В печать, непременно в печать, — тут же самым деловитым тоном обращается Ван Стипхоут к Рене.
— Что в печать? — Рене в замешательстве.
— Кое-что имеется, не так ли, товарищ Прно?
— Да, конечно, вы правы, — говорит товарищ Прно, — я могу написать заметку о правилах уличного движения, и, если товарищ редактор заинтересуется, у нас есть отличные фотографии автомобильных аварий, даже с трупами.
— Разумеется, — говорит Рене. — Такая статья подошла бы, и фотография тоже. Обязательно принесите. Когда сможете?
— Завтра, наверно. Сегодня уже не получится.
— Непременно! — восклицает Ван Стипхоут и исчезает так же внезапно, как и появился.
— Так на чем мы остановились? — спрашивает товарищ Прно.
— Достаточно ли десяти минут, — подсказывает Рене, теперь уже гораздо смелее.
— Дадим пять, — решает товарищ участковый. И заносит в протокол пять минут.
— Ты — настоящий товарищ, — говорит Тршиска, когда Рене, уже дома, описывает ему ход опроса. Разумеется, Рене излагает не в той последовательности, в какой все происходило, он начинает с конца, чтобы зря не томить Тршиску, а уж потом возвращается к вещам не столь привлекательным. Но когда он выкладывает все, Тршиска вдруг грустнеет и говорит:
— Я знал, что буду один во всем виноват.
Тут снова появляется Ван Стипхоут, выныривает откуда-то из туалета и кричит:
— В печать, непременно в печать!
Но на сей раз Ван Стипхоут попадает впросак. Участковый Прно не приносит ни статьи, ни фотографии. Национальный комитет штрафует Тршиску на сто крон, платит штраф и Рене, и инцидент забывается.
[14]
В один прекрасный день Рене и Ван Стипхоут, как обычно, направляются с работы домой. Рене, как обычно, нажимает в проходной на рукоятку — ящик молчит, путь свободен. А Ван Стипхоут, как обычно, на рукоятку не нажимает, но тоже проходит.
— Товарищ, подите сюда, покажите портфель! — окликает Ван Стипхоута вахтер.
— Изво-о-о-ольте, товарищ! Вижу, что вы при исполнении, похвально, похвально! — восклицает Ван Стипхоут к, видимо, хочет еще что-то добавить, но уже не получает такой возможности. Вахтер заглядывает к нему в портфель.
— Что у вас тут, товарищ?
В портфеле Ван Стипхоута белеет какая-то тряпка.
— Вы имеете в виду это? — оживленно спрашивает Ван Стипхоут. — Это я взял, чтоб чистить обувь.
— Попрошу это оставить здесь!
— А не изволите ли объяснить, по какой причине?
— Позже узнаете.
Вахтер постепенно вытаскивает из портфеля Ван Стипхоута тряпку, и голос у психолога постепенно начинает меняться — в нем появляются нотки разгневанного начальничка:
— Но-о-о попрошу-у-у объяснить мне это сейчас же, това-а-арищ! Это не более чем тряпка, которую я нашел на заводе и взял для чистки обуви. Не понимаю, почему я не имею на это права? Верните неме-е-е-дленно!
— Это никакая не тряпка.
Тон разгневанного начальничка на вахтера не действует.
— А что же это, по-вашему? — возмущенно спрашивает Ван Стипхоут.
Вахтер разворачивает во всю ширь тряпку, вытянутую из портфеля Ван Стипхоута, и Рене видит, что тряпка может служить не только тряпкой, но и вполне удобным мешком. Ведь это не что иное, как фланелевая «рубашка», в каких привозят кинескопы из «Теслы Рожнов», чтобы не побились дорогой. Как известно Рене понаслышке, цена такой «рубашки» кроны две, но ему известно также и то, что в заводской газете не раз выносилось общественное порицание за попытки хищения даже малых ценностей. Стало быть, дело нешуточное! Ван Стипхоут и сам видит, что тряпка не столько тряпка, сколько мешок, и, конечно, искренне тому удивляется: найденную на заводе тряпку он и впрямь считал не более чем тряпкой.
— А для чего она?
— Для чего — это вы потом узнаете, — отвечает вахтер, оставляя тряпку-мешок у себя.
— А где узнаю?
Голос у вахтера сух до предела.
— Перед лицом дисциплинарной комиссии, — говорит он и с этого момента на Ван Стипхоута уже не обращает никакого внимания. Он не любит людей такого типа. Психолог действует ему на нервы своим вечным прекословием: то, опаздывая, не отдает табельного листка — часы, мол, спешат, а то, уходя с завода, не нажимает на рукоятку. Бравый вахтер на подобные вольности взирал с явным неудовольствием и про себя думал: ничего, придет и мой черед. И вот наконец он пришел. Вахтер обнаружил, что за таинственным названием «психолог» скрывается самый обыкновенный ворюга. Довольство его не имеет границ: такого, пожалуй, он в жизни еще никогда не испытывал. И люди, столпившиеся вокруг, тоже довольны. Еще бы! Психолог, уличенный в краже. Да ведь такое разве что в хорошем фильме увидишь!