Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
Министерская комиссия, которая должна была проанализировать ситуацию и доискаться причин, ее вызвавших, установила, что на заводе работает производственный психолог, и попросила у него тоже дать письменное заключение.
Ван Стипхоут достойно прохаживается по заводу и, если кто окликнет его, говорит:
— Извините, в другой раз охотно уделю, но сейчас работаю над отчетом для министерства, дело срочное, вопрос весьма щекотливый…
И действительно, вопрос весьма щекотливый… А ну как в этой связи установят, что он, Ван Стипхоут, вообще не имеет права заниматься тем, чем занимается? Сколько прекрасных разработок он сделал, основываясь на беседах с работниками и на собранных письменных тестах! Например, «Заметки по поводу понедельничной утомляемости»: «Предлагаю обязать мастеров и начальников участков неназойливо, тактично и со знанием дела направлять внимание работающих женщин на то, чтобы они заботились о своем
И вот Ван Стипхоут отшлифовывает в мыслях ловкое начало своего отчета для министерской комиссии:
«Уважаемые товарищи, по всей вероятности, я не настолько компетентен, чтобы исчерпывающим образом, как подобало бы производственному психологу, ответить на ваши вопросы и осветить весь комплекс причин, мешающих выполнению намеченных задач. На заводе я нахожусь в шестимесячной писательской командировке, целью которой хотя и является изучение «психологии конкретных людей и их духовных взаимосвязей, их отношения к работе, к осуществлению ими же самими коммунистического идеала, равно как и их бессознательных действий, тормозящих движение к этой высокой цели, чему виной отживающие свой век формы общественного бытия», как говорит… (имя автора цитаты Ван Стипхоут придумает позже), однако моя миссия специфическая и так или иначе связана с литературой…»
«Вот в таком разрезе, и они меня черта с два достанут», — рассуждает Ван Стипхоут, и в уме уже смело начинает развивать идею будущего отчета.
В такой глубокой сосредоточенности приходит Ван Стипхоут и в общежитие. Рене появляется чуть позже. А уж потом закатывается и Годковицкий.
— Ррреббята…
— Извини, голуба, — говорит Ван Стипхоут, — творю отчет для министерства, не могу уделить…
Годковицкий: — Яя ввам, ддруги, ххотел ттолько ссказзать, что ммне ппредложили мместо вв Ббратиславе!
Ван Стипхоут: — Что-о-о?
Ван Стипхоут вмиг забывает об отчете.
И Рене настораживается — ведь уж было казалось, что проблема их совместного проживания не разрешится никогда, а тут вдруг…
Рене: — Какое место?
Годковицкий: — Вв Упправлении ссвязи, ммогу пприступить ххоть ссейччас, ффакт!
Оказывается, Годковицкий, который уже давно говаривал: «Ттут ммне оччертело, ддруже, ттут ннет нни оддной сстоящей ббабы!», обнаружил в газете «Праце»[33] объявление Управления связи и, ничего никому не сказав, написал туда, предложив свои услуги. Сегодня он получил положительный ответ. Более того, Управление связи готово предоставить ему и временное жилье.
Правда, Рене и Ван Стипхоут отлично понимают, что ликовать рано; Годковицкий, конечно, счастлив, что так ловко нашел в Братиславе место, но этим счастьем может вполне и ограничиться. А не останется ли вот такой вполне «осчастливленный» Годковицкий и впредь спокойно жить и работать здесь, в Нижней? Ей-богу, такая угроза весьма реальна.
— Яя ттуда, ппожалуй, нне ппоеду, введь нникого в Ббратиславе нне ззнаю, — смеется инженер Годковицкий. Похоже, он вовсе не горит желанием переезжать в столицу, заселенную одними незнакомыми индивидуумами, покидать столь уютный, хотя и лежащий за спиной у бога, уголок земли, где он уже знает таких блестящих
И в самом деле, Рене и Ван Стипхоут глядят на инженера Годковицкого ласково и слушают его внимательно, ибо чувствуют: если они хотят жить вместе, то даже малейшее невнимание с их стороны может теперь запороть все дело.
— Братислава! Да ты знаешь, что такое Братислава? — восклицает Ван Стипхоут. — Там тебе и знать никого не надо: каждый тебе что отец родной! И женщины позаботятся, царь, накормят, присмотрят!
И Рене кивает головой: — Факт!
Годковицкий слушает, но ему почему-то не хочется верить, что Братислава такой уж сказочный город. Сам не знает почему, а не хочется верить. Но вот, кажется, догадывается!
— Аа ттогда ппочему ввы зздесь?
— Не были бы, если б не надо было, — говорит Рене.
— Ввам ннадо? — удивляется Годковицкий. На эту тему еще никогда не заходила речь. И подумать только, до чего животрепещущие темы можно обсуждать в Нижней; в нем все больше растет желание вообще отсюда не двигаться. — Аа ппочему ввам ннадо?
Ван Стипхоут: — Нас послали.
На такие вещи Ван Стипхоут мастер, Рене должен это признать.
Создать впечатление, будто выполняет особо секретное задание, и повсюду на это намекать, Ван Стипхоут умеет так искусно, что многие уже не только его воспринимают в этаком плане, но и Рене — ведь их водой не разольешь. А недавно, когда Ван Стипхоут в качестве психолога расследовал дело ученика Пафчуги, подозреваемого в краже электронной лампы, это впечатление и вовсе выразилось в виде надписи на стене уборной: «ВАН СТИПХОУТ И РЕНЕ — СТУКАЧИ!» Да и теперь Ван Стипхоуту удается произвести желаемое впечатление — инженер Годковицкий смотрит на него с уважением:
— Ппослали? Ффакт?
Рене: — Факт, друже!
Годковицкий: — Аа ккто, ддруже? Ии ддля ччего?
Ван Стипхоут: — Надеюсь, соображаешь, что о таких вещах не распространяются, друже! Укроти, царь, подави! Одним словом, мы здесь потому, что надо!
Рене: — Но скоро и мы вернемся в Братиславу.
Годковицкий на глазах оживает. В типовой испытательной камере, где он работает, у него нет возможности вести разговоры на таком высоком уровне. Ни о чем другом он так не мечтает, как остаться с Рене и Ван Стипхоутом и продолжать эти возвышенные, заряженные энергией и окутанные тайной разговоры. Но именно потому он и должен уехать. Ведь если ему остаться здесь, а они, как говорят, вскоре уедут в Братиславу, как же он потом до них доберется? Случай, какой ему выпал сейчас, так легко не подворачивается, нельзя его упускать, даже если ему и придется первым уехать в Братиславу и там, возможно, до поры до времени поджидать своих необыкновенных друзей. Рене и Ван Стипхоут на лице Годковицкого прочитывают досконально, до мельчайших деталей, весь ход мыслей, который тяжело, но четко проворачивается в его мозгу, радуются этому ходу и именно ему-то и стараются дать ход. Между прочим, они тоже к нему привязались. И, между прочим, на обманывают, когда говорят:
— Приедем, царь! Приедем к тебе.
— Ии ссходим в ббордель? — Инженера Годковицкого охватывает прямо-таки праздничное чувство.
— Борделей уже нет, — с грустью в голосе замечает Рене.
Ван Стипхоут: — Други, ну-ну, други!
Рене: — Но мы наведаемся с тобой в один квартал, где есть определенного рода женщины.
Годковицкий: — Шшлюхи?
И он закатывается таким смехом, каким еще никогда не закатывался. И на Рене с Ван Стипхоутом нападает приступ смеха. Они смеются так еще и потому, что на гогочущего Годковицкого всегда забавно смотреть. А когда кто-то смеется вместе с Годковицкий, Годковицкий думает, что он отмочил что-то ужасно смешное, и смеется еще пуще, и смотреть на него еще забавней. Но Рене вдруг становится серьезным:
— Стоп, так легко это у тебя не пройдет!
Становится серьезным и Годковицкий: — Ччего?
И Ван Стипхоут серьезнеет. Он ждет какой-нибудь блистательной мистификации со стороны Рене, но у того на уме вещь абсолютно реальная:
— Завод тебя не отпустит!
Ван Стипхоут: — Это факт, друже!
Как Рене, так и Ван Стипхоуту от товарища Ферьянца и товарища Пандуловой доподлинно известно, что руководство приняло решение не отпускать с завода ни одного человека вплоть до окончательного преодоления кризисной ситуации — и прежде всего это касается инженеров и техников. Да и какая была бы в том логика: сам министр хлопочет, чтобы на завод пришло подкрепление, отыскивает инженеров по чешским предприятиям, в то время как собственных инженеров завод не удерживает и отпускает на все четыре стороны? Но Рене и Ван Стипхоут жаждут поселиться вместе, и завод мог бы, пожалуй, предоставить им такую возможность, но, увы, не предоставляет, и потому они вынуждены, при всем их уважении к кризисной ситуации, добиваться этого собственными стараниями.