Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

Стиблова Валя

О если б однажды я выразил это стихами

Всю последнюю неделю июля Рене работает над поэмой и, закончив, несколько раз прочитывает ее. «Вот чудеса, — думает он, — я ведь особенно даже не стремился к тому, а моя поэма совершенно естественно ратует за идеалы нашего социалистического бытия». И Рене убеждается, что пишет он не по-другому, а так же, как и писал прежде, — столь же хорошо. Даже поклоннику из Сушиц не в чем будет его упрекнуть! Разве что в пафосе.

Но пока Рене работает над поэмой, разверзаются хляби небесные, и по радио наш поэт узнает, что началось

наводнение. Даже в городе, в котором он живет и пишет, Ваг выступил из берегов и затопил Седлачков сад. Рене недосуг сходить туда посмотреть, но он не сомневается, что существует таинственная связь между его творчеством и наводнением. Может, к наводнению и он каким-то образом причастен. Обычно, когда он создавал нечто выдающееся, ливмя лил дождь. В нескольких строках поэмы он касается и наводнения.

Однако в «Тесле Орава» — Рене об этом ничего не знает, зато знает Ван Стипхоут — наводнение не вызывает таких поэтических радостей. Выполнение плана, которое, казалось бы, двинулось полным ходом, из-за наводнения вновь застопорилось. Потоки унесли несколько мостов, и женщины из многих деревень не могут попасть на работу. Вышедшая из берегов Орава затопила отдельные помещения: там работают в галошах. Упорные ливни выявили все прорехи в крыше и некоторые цеха заливает дождь: там работают под зонтиками. Ван Стипхоуту кажется, что эти факты могут заинтересовать Рене, да и кроме того, он без Рене смертельно скучает. На перекрестке он останавливает первый попутный грузовик, который — вот удача! — уносит его прямиком в Жилину. В Жилине, правда, грузовик останавливается не в самом подходящем месте, хотя и близко от обиталища Рене, — в большущей луже. Однако лучшего места, пожалуй, не найти: вся Жилина — большущая лужа. Ван Стипхоут понимает это, вздыхает и, раз иной возможности не предвидится, бодро ступает в воду.

Минуту спустя в квартире Рене раздается звонок, и Рене спешит открыть дверь. И что же он видит? На пороге стоит кентавр. От талии вверх — это европеец в красном тузексовом свитере, как две капли воды похожий на Ван Стипхоута. От талии вниз — глыбища грязи.

Кентавр умиленно улыбается Рене и говорит голосом большой птицы:

— Царь, царь, да брось ты наконец эту писанину! Потоп ведь!

[20]

ЕВРОПЕЕЦ

О, разгар северного лета! Недаром коренные жители говорят, что если сразу не заметишь его прихода, так только и увидишь, как оно, окутавшись туманами, уходит.

В тот год, однако, лето разгоралось медленнее обычного, после половодья настало новолуние и чудесные дни, полные свадебных хлопот.

Далась же всем эта погода, думает Рене, наблюдая, как народ валом валит на Оравскую плотину. И не только туда. Из Тврдошина отправляется человек тридцать экскурсантов насладиться девственной природой пока еще не освоенных строителями дач холмистых окрестностей Оравиц. Среди экскурсантов и выпускница школы Ева, ее родители и братик, здесь и Эдита с родителями, прикатил и ее двоюродный брат из Братиславы, который уже успел влюбиться в кого-то другого. А хоть бы и не успел — Рене и Ева все равно уже зашли далеко-далеко в дебри человеческих отношений. К экскурсии присоединилось и множество родственников-тврдошинцев, ибо она одновременно играет и роль двух свадебных путешествий. Большая часть экскурсантов, как и подобает истым паломникам, устраивается в заброшенном шалаше. А тем, кто в шалаш не помещается, приходится довольствоваться палатками вокруг шалаша — среди таких и наши герои.

Итак, претворилась в жизнь давняя мечта

Рене: он посещает райские уголки этого чудесного края, и притом не в одиночку. Однако любителем природы он все равно не становится. Выйдя поутру из палатки, где провел всю ночь на одном боку, ибо принять иную позу между лежащими молодыми людьми разного пола не представлялось возможным, он заносит в записную книжку знаменательную фразу: «Хотя природа и прекрасна, спать все же необходимо».

А Ван Стипхоута одолевают чувства совсем иного свойства. Среди молодых обитателей палатки — ни Евы, ни Эдиты здесь, разумеется, нет — он спит дольше всех, ибо он везде спит хорошо. Проснувшись наконец и выйдя из палатки, встречает Эдиту и — неумытый, всклокоченный — внезапно просит ее руки. Это одна из последних возможностей остановить нежелательный ход событий — Эдита, уже распрощавшись с работой крановщицы, из Оравиц едет в Братиславу, а из Братиславы — в Прагу. В Нижнюю она уже не приедет так скоро, и кто знает, может, вообще уже никогда не приедет. Так с какой же стати в такой ситуации ей говорить Ван Стипхоуту свое «да»?

Эдита: — Нет.

Экскурсия кончается, Эдита уезжает.

Веселый Рене и печальный Ван Стипхоут возвращаются на завод.

На заводе дела идут, казалось бы, как по маслу. План выполняется. Еженощно тот или иной конвейер заступает в ночную, и дефицит регулярно идет на убыль. Бригады с сестринских «Тесел» уже разъехались, да и местные инженеры и техники вернулись на свои рабочие места. Большая ошибка ликвидирована, остались только ошибочки, а бороться с ними — дело уже пустячное.

Товарищ работница, где вы обретаетесь? Нужда нуждой, но и на конвейере вы нужны, может, даже еще нужней, так умерьте же чуть свои личные нужды, важнее всего — нужды общественные!

Ван Стипхоут — и тот убеждается, что за ошибочки не венчают розами. Разносит он, допустим, свежую «молнию» — «молнии» все еще выходят ежедневно, и Ван Стипхоут уже привык помогать Рене. В конце-то концов разносить «молнии» или раздавать психологические тесты — вещи не такие уж несовместимые. Итак, разносит Ван Стипхоут свежую «молнию». В «молнии» бодро-весело сообщается, что план выполняют и будут выполнять, ибо не выполнять — просто-напросто непозволительно. Бодрую «молнию» прикалывает бодрый Ван Стипхоут на деревянную стену одной из контор «деревянной деревни», а уж коли одну приколол, прикалываем рядом и другую, причем точно такую же. А как раз мимо директор — и он уже опять бодр, большая ошибка была да сплыла, теперь есть время и ошибочки замечать.

— Товарищ Ван Стипхоут, что же это вы вывешиваете одинаковые «молнии» рядом? — взрывают воздух над ухом Ван Стипхоута чешские шипящие. — Разве это не разбазаривание бумаги?

Ван Стипхоут: — Товарищ директор! Исходя из выводов наиновейших исследований в области психология пропаганды и рекламы…

Но товарищ директор уже далеко.

— Что он тебе сказал? — спрашивает Рене, незамедлительно возникая на месте происшествия.

— Похвалы удостоил, — говорит Ван Стипхоут, — но рубли будут лишь завтра.

В психологические исследования Ван Стипхоут теперь не вдается. И нельзя сказать, что он стал как бы бояться, установив, что завод — объект министерских проверок. Вовсе нет! Его просто обидели. Попросили высказать мнение, а потом, когда он его разработал и письменно изложил, — ни слова в ответ. Спрашивал, послужило ли оно делу? Не читали. Интересовался еще раз — опять не читали. Затем компетентное свое мнение он обнаружил в корзине. Теперь «мнение» лежит у них в комнате на радио — иной раз сбросит его сквозняком на пол, Ван Стипхоут или Рене поднимут его и снова водворят на место.