Чекистский невод
Шрифт:
– Простите, Альберт, – с манерным сожалением вымолвила соседка. – Мне действительно так жаль…
Держась за руки, они вышли из обеденного зала. Взгляд ревнивого соперника, казалось, царапал спину. За двустворчатыми дверьми соседка шумно выдохнула, отпустила его руку и согнулась от смеха. Когда они ступили на лестницу, она все еще вздрагивала.
– Вот за что мне такое несчастье, объясните? Почему именно я, ведь на свете столько достойных женщин… Нет, поймите меня правильно, возможно, Альберт хороший человек, состоит из одних добродетелей, но я-то тут при чем? Два дня живу в гостинице, прихожу с работы уставшая, еле ноги волоку, а он уже тут как тут. Сегодня признался, что я напоминаю
– Теперь отстанет, – сдержанно сказал Михаил. – А если продолжит, обращайтесь – помогу, чем могу.
– О, вы мой спаситель. – Соседка прыснула. – Меня Полиной зовут.
– Я в курсе, – кивнул Кольцов. – Альберт уже проболтался. Я – Михаил.
– Очень приятно…
Он проводил соседку до двери. На этот раз она самостоятельно справилась с замком.
– Больше всего на свете мечтаю добраться до подушки, – призналась Полина. – Эта работа на жаре выматывает. Просто никакая, простите. – Она внезапно засмеялась. – Теперь на публике нам придется делать вид, что… ну, вы понимаете, иначе Альберт заподозрит неладное и потребует объяснений.
– Мы справимся, – пообещал Кольцов.
– Хорошо, что на свете есть люди, на которых можно положиться… – Соседка усердно боролась со смехом и в эту минуту выглядела чертовски привлекательной. – Прошу меня простить, что позволила себе вас обнять и по-сестрински поцеловать. Обещаю, что такое не повторится.
– О, никаких проблем, – живо откликнулся Кольцов. – Уверяю вас, я уже забыл. Спокойной ночи, Полина.
На самом деле он не забыл. Но тоже чудовищно устал и мечтал поскорее добраться до кровати. Он повернул ключ в замке и с чувством какого-то необъяснимого сожаления толкнул дверь…
Наутро в субботу только зря потеряли время! О том, что на календаре выходной день, старались не думать. Из милиции пришел сигнал, что в доме, где нашли убиенного Озинского, проживает некто Бляхин, которому есть что рассказать. Выдвинулись втроем на «Жигулях». На этот раз Кольцов сидел за рулем, познавал город. Он уже ориентировался в Балаклаве, неясность возникала только с отдаленными районами.
«Забирай машину, если хочешь, – разрешил Косых. – Мы не такие уж любители рулить. Но только для служебных нужд, и за бензин рассчитывайся сам. Будешь нас с Матвеем возить. Науменко против не будет».
Собственные колеса под ногами были очень кстати. Машина слушалась, имела все достоинства и недостатки, присущие семейству ВАЗ, только передачи переключались туговато – намекая, что пора менять масло в коробке.
Гражданин Бляхин оказался обычным дворовым пьяницей. Кличка – соответственно Бляха. Что имела в виду милиция, оставалось лишь догадываться. Товарищ носил тельняшку и подживающий синяк под глазом. Работой и семейными хлопотами он явно не был перегружен. Возможно, в прошлом был нормальным человеком, но что-то в жизни пошло не так. На левой руке остался лишь один палец – указательный, видимо, это и послужило причиной падения. Товарищ и пара его единомышленников сидели во дворе под вязом и делили на троих чекушку. На что-то другое, видно, не хватало финансовых средств. Зрелище было душераздирающее.
– Бляхин – вы? – спросил Косых, доставая удостоверение.
– Я, – — сглотнул товарищ и сразу принял благообразный вид, насколько мог себе позволить.
– Черт, – хлопнул по лбу морщинистый соратник. – Меня же Машка за хлебом послала. Пошли, Тимоха.
Собутыльники спешно удалились. Их не стали останавливать – группа поддержки не требовалась.
– Менты приходили, – обреченно вымолвил Бляхин. – Ну, в смысле сотрудники милиции. Накапали, значит. Лучше бы другого
Пришлось выслушивать. Человеку в жизни не везло во всем, начиная с фамилии. Но история грехопадения гражданина Бляхина интересовала в последнюю очередь. И всякий раз, когда он сворачивал не туда, приходилось возвращать разговор в нужное русло. С погибшим Озинским в последние дни Бляхин не пересекался, то есть живым его уже не застал. Толику любопытства вызвал лишь один эпизод. Примерно две недели назад выпивали во дворе, и Озинский примкнул к честной компании. Случай вопиющий – он в принципе не пил. А тут пришел со своей бутылкой и закусью, напился, как скотина. Печальный был, не от мира сего. Тимоха и Гришаня сломались, поползли по домам, вечер завершили вдвоем, как самые стойкие. Озинского развезло, он вспоминал жену, потом некие загадочные грехи, за которые его не просто посадить – колесовать надо. Мол, вовек не отмыться, будет гореть в аду, и хорошо, что сын далеко, – может, хоть он вырастет нормальным человеком. Грехи, по его словам, были чудовищные, никакой священник не спишет. Он так плакался и убивался, что Бляхину в итоге стало любопытно: что за грехи такие? Убил кого по молодости лет? Но никакой конкретики, просто предлагалось поверить на слово. Засекреченные, стало быть, грехи. Озинский был безобразно пьян, но так и не проговорился. Зачем тогда начинал разговор? Навел тумана – и легче стало? Или уже что-то чувствовал, тоска брала за горло, хотелось выговориться хоть так, в иносказательной манере.
«Меня не оставят в покое, – бормотал сосед. – Обязательно придут по мою душу эти демоны…»
Водку он купил качественную, поэтому память не отключалась. Уже за полночь Озинский побрел со двора домой, а Бляхин потащился к себе. Наутро Озинский выглядел озабоченным, затащил собутыльника за дерево, давай пытать, не сболтнул ли чего лишнего. Бляхин пожимал плечами: дескать, говорил ты, Михалыч, много, но при этом молчал как партизан. Вроде успокоился, даже денег на опохмел выдал…
– И что мы узнали от этого добропорядочного человека? – рассуждал Косых, когда они вернулись в отдел и сели под вентилятор. – Понятно, о каких грехах шла речь. Измена Родине – самый тяжкий грех. Раньше подозревали, теперь точно знаем. Могли и не ездить.
– Может, не успел изменить Родине? – предположил Матвей.
– Ну конечно, – сухо засмеялся Николай. – Обещать – не значит жениться, так, что ли? Держу пари, он сливал информацию и раньше, иначе не стал бы кротом. Несколько лет на секретном объекте – не шутка. Затем, по неизвестным причинам, его законсервировали. Надо же, совесть у человека проснулась, чувство вины замучило. А к нам ведь не пришел, чтобы частично искупить вину, соседу по синьке туману напустил. Да ладно. – Николай махнул рукой. – Предатель – он и в Африке предатель.
В дверь постучали, заглянул дежурный по отделению в мутно-зеленой униформе.
– Прошу прощения. Забыл сказать. Приходила некая гражданка Знаменская, сказала, что ей нужно сообщить что-то важное. Я объяснил, что никого нет, нужно подождать. Она сидела в холле, выглядела взволнованной, постоянно теребила лямку своей сумочки. Я бы сказал, чересчур взволнованная, товарищ майор.
– И где она? – встрепенулся Михаил.
– Так не знаю… – Дежурный растерялся. – Вроде сидела, потом на улицу вышла, я видел в окно, как она курила… Вернулась, снова села, опять вышла… Потом пропала, больше не появлялась. Я на крыльцо вышел, а ее и след простыл. Полчаса уже прошло, не возвращается. Координаты не оставила, только фамилию назвала. Я запомнил, фамилия запоминающаяся, из «Следствие ведут знатоки» – Знаменская…