Чекисты рассказывают. Книга 4-я
Шрифт:
Цорн позвал унтерштурмфюрера Дорис Шерер к себе в кабинет после работы, в половине седьмого. Предложив ей сесть, майор долго собирался с мыслями и наконец сказал тихим голосом, как бы заранее призывая ее к задушевности:
— Вы очень правильно поступили, доложив о своем знакомстве с этим голландским графом. Как идут теперь ваша дела?
Дорис слегка смутилась:
— Мы часто встречаемся.
— Как он к вам относится?
Она покраснела и, кажется, впервые в жизни опустила глаза под чужим взглядом.
—
— У него имение в Голландской Индии. — Дорис уже оправилась и вновь глядела прямо в глаза собеседнику. — Но хозяйство запущено.
— Чем же он живет?
— Все его родственники натурализовались в Соединенных Штатах. Ему выдают какой-то процент с доходов.
— В Англии он бывал?
— Он бывал везде.
— И знает английский?
— Он несколько лет жил в Штатах. Я слышала однажды, как граф говорил по-английски с одним человеком. — Дорис имела в виду Маргариту.
Цорн звонком вызвал помощника, распорядился, чтобы принесли кофе. И вновь обратился к Дорис:
— Чем он вообще интересуется в жизни?
— По-моему, ничем особенно. Так… живет…
— Умен?
— Это очень неглупый человек. Просто легкомысленный.
— Но какие-то убеждения у него есть?
— О политике он говорить не любит. Граф верит только в силу денег.
— Значит, действительно не глуп! — Цорн рассмеялся. — А скажите, смог бы он, например, носить плед за какой-нибудь старой английской герцогиней или играть в лаун-теннис с ее конопатой внучкой? Можно его представить себе в такой роли?
— Думаю, он был бы как рыба в воде.
Помощник принес на подносе две чашки с черным кофе и блюдечко с сахаром.
Цорн сделал в разговоре длинную паузу.
Дорис понимала, что майор выспрашивает ее не из пустого любопытства, но она издавна приучила себя не вникать в высокие соображения начальства и потому не старалась разгадать скрытый смысл этой задушевной беседы.
А смысл, не интересовавший Дорис, но весьма заботивший майора и его шефов, заключался в том, что министерству иностранных дел необходимо было точно знать настроение лондонских кругов, близких к правительству. Дело в том, что специальный посол Гитлера в Англии Иоахим фон Риббентроп, удачно добивавшийся уступок относительно создания Германией военного флота, испытывал затруднения в другом важном аспекте своей миссии. Его задача — вбить клин между Англией и Францией. Чтобы найти больное место и действовать, не наугад, а сообразуясь с подводными течениями, надо знать, чем дышат люди, формирующие так называемое общественное мнение.
Когда Дорис сообщила Цорну о завязавшейся с ван Гойеном дружбе, Цорн не замедлил передать об этом по инстанции. Старые секретные источники информации не пользовались
Дорис ни о чем не спрашивала майора Цорна, и он ей ничего пока не открыл.
Допив кофе, майор сказал:
— Ну что ж, благодарю за откровенность. Продолжайте вашу дружбу, в ней нет ничего предосудительного.
Дорис встала.
— Разрешите быть свободной?
— Конечно, конечно…
Майор проводил ее до дверей.
Дорис покинула кабинет с чувством необыкновенной легкости на душе. Хоть она и не утаила от начальника своей связи с иностранцем, ее партийная совесть до этого разговора все же испытывала иногда легкие укоры. Теперь ничто не смущало ее.
…Дорис расчесывала свои светлые, вьющиеся на концах волосы. За два месяца — с того дня, когда Ганри попросил отпустить их, — они стали длинные, и ей приходилось по утрам, перед уходом на работу, мастерить на затылке тугой компактный пучок. Но по воскресеньям Дорис давала им волю.
Длинные волосы ей и самой нравились, — как и многое другое, что пришло вместе с появлением в ее жизни графа ван Гойена.. Спартанское жилье, похожее на келью в монастыре, опостылело ей вдруг до омерзения — с прошлого воскресенья, когда она побывала в уютной квартире Ганри, где он сделал ей предложение. Она, конечно, на следующий же день сообщила об этом майору Цорну, и тот с улыбкой поздравил ее…
Наступали сумерки, хотя было всего без четверти четыре: их приблизил холодный ноябрьский туман, плотный и вязкий, как молочный кисель. Ганри по обыкновению опаздывал. Они собирались сегодня на ипподром, где Дорис не бывала еще ни разу в жизни, и потому она ждала его с нетерпением.
Наконец он явился. Вид у него, уже против обыкновения, был не очень-то веселый. Уличный туман, бисером осевший в усиках, казалось, застрял и в складках его плаща, и даже в глазах.
— Сдается, дорогая, мы никуда не едем, — сказал он с порога скучным голосом.
— В чем дело?
— Во-первых, две лошади, на которых я собирался ставить, заболели. — Он сел прямо в плаще на ее узкую кровать, застеленную серым шерстяным одеялом, и замолчал.
Дорис кончила расчесывать волосы:
— А во-вторых?
— Во-вторых, погода мерзкая, и вообще…
— Что «вообще»?
— Хочется напиться. Давай напьемся, а? Как сапожники, а? — Он оживился.
— Я один раз напилась — с меня достаточно.
— Ну зачем так трагично? — запротестовал Ганри. Ему была известна история ее падения из уст самой Дорис. — Все-таки есть небольшая разница…