Чекисты [Сборник]
Шрифт:
— Без попа панихиду не споют, — спокойно отвечает Каращенко.
— Поп найдется.
— Для моей панихиды поп, может, и не родился.
— На тот свет и без попа пускают. Я тебе совет даю: если что наврал, лучше сразу признайся. Сходи к Фишу и признайся, тебе ничего не будет. Если схватят за загривок, тогда хуже. Тогда петля, понял? Человека специально послали, понял?
— Пускай! На здоровье!
— Тебе видней.
Наверняка так оно и есть, решили проверить на месте. Ничего удивительного!
Каращенко не был бы разведчиком, если б не предвидел и такой ход. Проверяют всеми
Э, что попусту ломать голову! Все равно помочь ничем нельзя, надо сидеть и ждать, не показывая вида, что тебе страшно.
Каращенко по-прежнему невозмутимо выдерживал длинные, унылые беседы со Спасовым, бывал на вечеринках у Алевтины, у сапожника, по-прежнему отвечал на бесконечные вопросы Фиша, Михеля. и старался угадать по их тону, по выражению лиц свою судьбу. Страх не убьешь, но сдержать его можно. Постоянные опасности научили Каращенко сковывать страх, он пытался даже смотреть на себя со стороны, так, словно угроза нависла над каким-то другим Каращенко. Но прятать страх, отрывать его от себя становилось все труднее. Во дворе стучали топоры, плотники сооружали виселицу.
— Не для тебя ли? — спрашивал Спасов, ухмыляясь.
— С чего бы! — пожимал плечами Каращенко. — Вроде бы не за что… А сам не полезу, мне жизнь не надоела.
Петля качается на ветру прямо против окна, и это, конечно, не случайно. Очередная пытка для нервов, или… Нет, нельзя предполагать самое худшее! Надо спокойно двигаться, спокойно говорить, спокойно спать в одной комнате со Спасовым. Черт с ней, с петлей! К агенту Давыдову она не имеет отношения. А Мокия Демьяновича Каращенко, советского разведчика под кличкой Пограничник, фашисты не поймают.
— Орал же ты ночью! — говорит Спасов. — Сон, что ли, приснился? Будто душили тебя…
— Не помню…
Врет Спасов. Не кричал я во сне… А впрочем, может, и кричал.
В Ленинграде, в большом доме на Литейном, на карте, висящей в кабинете генерала, появилась новая пометка, нанесенная красным карандашом очень легко. Среди множества других пометок она теряется. Значение ее известно немногим.
Линию фронта пересек вражеский лазутчик. Если бы его схватили, этот знак на карте был бы, по существу, точкой, завершающей операцию.
Нет, лазутчика не задержали.
Однако глаза у генерала веселые. Он быстро, со звоном, размешивает ложечкой чай.
Крохотная стрелка на карте означает успех. Прогноз оправдался. Пограничник проторил путь для немецкой агентуры. Путь, прослывший безопасным…
Да, нужно уметь драться и впотьмах, но до чего же хорошо, когда темнота рассеивается, когда ты чувствуешь себя в силах управлять событиями!
Чай еще не успел остыть, как на стол ложится новая шифровка. Лазутчик двигается к дороге Усть-Рудица — Пульман. Да, это агент-контролер. Отлично. Он поддержит легенду Пограничника. Все возможное
Лазутчику расскажут по секрету про подводные баржи с пушками. Слух о таких баржах уже пущен и, верно, обежал всех. Так же, как слух о подкреплениях, о готовящемся могучем ударе…
Конечно, существует враг всяческих расчетов, любых предположений и планов — случай. Можно построить остроумнейшую легенду, но случай вмешается невзначай и разрушит ее, как карточный домик. Слепой случай, равнодушный и к нам, и к Гитлеру, занятый лишь своей бессмысленной игрой… Правда, все меры против него приняты. Сержант Палук, тот самый сержант, который указал Каращенко тропинку к землянке СМЕРШа, и другие люди, свидетели появления Каращенко на нашем переднем крае, переведены в тыл, и лазутчик с ними не встретится. И все же случай не устранишь совсем. Урезывать его, ослаблять его можно до бесконечности. Но и бесконечно малый, ничтожный, питаемый крохотным процентом вероятности, он способен причинить огромные потери…
Жаль, если Каращенко погибнет. Генералу трудно отделить тревогу за человека и тревогу за агента, за успех большого дела. Все как-то сплелось в сердце. Каращенко не из тех людей, которые скоро забываются. Генерал поверил Каращенко, поверил чутьем, с первого взгляда. Когда проверка подтвердила правоту интуиции, стало так радостно, будто пришла весть от близкого друга.
Среди сослуживцев генерала есть хмурые товарищи, — по их мнению, личное всегда находится как бы в засаде против служебного. Слова «личные симпатии», «личное расположение», «дружеские отношения» звучат в их устах словно бранные. А почему? Разве в личном непрерывно прячется ошибочное, дурное? Да, есть немало чиновников, которые девизом своим сделали недоверие, недоверие ко всем.
Нет, надо доверять людям! А Каращенко располагает к себе. Какой-то весь он цельный, ясный, крепкий. Очень верит в себя.
Наверно, потому и веришь ему, что он так уверен в себе, в своих силах, так спокойно смотрит вперед.
Ему и случай благоволит. Ведь судьба его необычайна, другой бы, с меньшей выдержкой, сто раз бы провалился. Хмурым, недоверчивым товарищам и удачливость Каращенко кажется подозрительной. Дескать, больно уж гладко получается. Захотел обмануть немцев— обманул…
Нет. Никто не осмелится оспаривать приказ генерала. Но сомнения высказывались вслух, и он не стал избегать прямого разговора. Да, не всякий уцелел бы! Говорят, любой может стать героем. Чепуха! Красное словцо, пущенное газетчиками! Нужны данные. И еще больше нужно данных, чтобы геройски победить, принести пользу. Так вот, у Каращенко есть качества, необходимые в тайной войне. Его история, написанная им в отчете, и он сам, сидевший в кресле напротив, удивительным образом сходятся.
Каращенко, живой Каращенко, каждым движением своим, словом, взглядом подтверждает истинность замечательного приключения, зафиксированного в отчете…