Чекисты [Сборник]
Шрифт:
— Э-э, дочка! — улыбнулся хозяин. — Залезай-ка на печку!
Второго приглашения не потребовалось.
Вскоре улеглась и хозяйка. Мужчины закурили. Николай Иванович чувствовал, что дядя хочет ему сказать нечто важное, да все не соберется.
— Вот что, племянник, — начал он наконец, — ты, брат, того… Поаккуратнее будь. Лютуют нынче немцы, с обысками наезжают.
— Спасибо, учту.
— А это что за девочка с тобой?
— Напарница моя…
— Молода больно…
— В прошлом году десятилетку окончила.
— Эдакая-то птаха!
— Она в тыл к немцам ходила. Одна…
— Ну и дела! — покрутил головой старик. — Неужто не страшно ей по тылам-то ходить?
— Говорит — не страшно! Да я и сам замечал; ничего не боится.
Под утро Савельев разбудил девушку.
— Пора, Любаша! Пошли.
И вот они шагают через лес, чавкая по грязи, проваливаясь в ямы с холодной, ледяной водой. Ничего не попишешь — весна.
— Немцы-то не хозяева тут, — негромко говорит Люба. — Вот мы и ходим у них под носом, добрые люди нас картошкой угощают, и ничего!
Следующую ночь они провели в лесной землянке. Моросил мелкий дождик, ветер раскачивал сосны, и они гудели протяжно и глухо.
Утром Люба отправилась в разведку. Вернулась поздно и с обильным материалом.
— Пишите, Николай Иванович. В деревне Пейпия — комендатура. Сорок солдат и четыре офицера. Охрана пристани — двадцать человек. В двухстах метрах на запад— тяжелая батарея «Бисмарк». Четыре орудия, сто немцев. На северной окраине деревни Вистино — такая же батарея. Бьют по Ленинграду.
Николай Иванович удивился удачливости своей напарницы:
— Подожди, не успеваю записывать. И как тебе удалось все это разузнать?
— Удалось! — подмигнула Люба. — Я же вам говорила: никакие здесь немцы не хозяева…
В другой раз они отправились новым путем. Балтийские моряки доставили их к мелководью на катере, а до берега они шли вброд. Знакомая землянка пообветшала, заросла травой. Быстро привели ее в порядок. В уголке Люба примостила небольшое зеркальце.
— Чтобы как дома было…
Она всегда и во всем была домовитой, уверенной в своем превосходстве над врагом.
Лишь однажды она удивилась. Вернулся Николай Иванович в землянку поздно. Принес ей картошки, хлеба. Был чем-то радостно возбужден.
— Знаешь, с кем я нынче встретился? С самим старшиной Мишинской волости!
Люба чуть не подавилась.
— С самим старшиной? Так это же главный здешний гад!
— Вот именно — главный. Только не гад, а хороший человек.
— Но он же немецкий прихвостень. Разве немцы хорошего человека поставят старшиной?
— Это ты зря, Любаша. Не все те люди плохи, что работают у немцев. Многие потому работают, что так надо.
— А что он делал до войны?
— Ветеринарным врачом работал. Там же, в Мишине. Народ очень его уважает. Ну, а мне он сообщил немало интересного.
Вечером
— Говори уж, что случилось? — спросил Николай Иванович.
— Да видишь ли, какое дело… — старик помолчал, подбирая слова. — Нашелся прохвост, донес немцам про тебя. ну, а они нагрянули к твоей матери. Перевернули весь дом. Татьяну, мамашу твою, избили. Чуть было не расстреляли.
Николай Иванович скрипнул зубами. Сволочи! За что же бить старуху?
— Надо навестить вашу маму, — решительно сказала Люба.
— На засаду нарветесь, — предостерег старый рыбак.
— А мы осторожно. Как вы считаете, Николай Иванович?
Савельев колебался. Конечно, надо было навестить мать, успокоить, приласкать. Ну, а если и впрямь засада?
И все же они пошли в Слободку, в родную деревню Савельева. Пока не стемнело, вели наблюдение из леса. Затем Николай Иванович невидимыми тропками вывел Любу к своему огороду. Пролезли сквозь тын, подошли к дому, и разведчик тихо стукнул в окно. Молчание.
Постучал снова. В окне мелькнула тень, и женский голос что-то спросил. Что именно, Люба не поняла. Между тем Николай Иванович ответил тоже на непонятном языке, и девушка вдруг вспомнила: Савельев по национальности ижор, говорит с матерью на родном языке.
В сенях громыхнуло пустое ведро, стукнула щеколда. Николай Иванович крепко взял Любу за локоть, и они шагнули в еле видимый проем двери. Вошли в избу, и там Николай Иванович молча обнял мать.
А старушка, припав к груди сына, тихо заплакала.
— А где Петька?
— Спит на печке, не буди, — зашептала мать.
— Ну пусть спит, — согласился Николай Иванович. — Как живете-то? Сильно тебя били?
— Ну, уж и били… Так, постращали… Да что ты все обо мне? Дай-ка я покормлю вас прежде. Садитесь за стол.
Татьяна Трофимовна сунула большой ухват в печку, что-то поддела там и вдруг, охнув, присела. Потом, держась обеими руками за бок, проковыляла к табуретке, тяжело опустилась.
— Вижу, как они тебя стращали! — сдавленно прошептал Николай Иванович. — Ну, погоди, ответят за все!
Всю обратную дорогу Савельев молчал. И Люба понимала, что ему не до разговоров.
А через несколько дней наступил условленный срок возвращения в Ленинград. К вечеру разведчики подошли к берегу залива и залегли в кустах. Солнце медленно опускалось к горизонту, заливая все вокруг теплым, ласковым светом. Картина была удивительно мирной. Не хватало только лодок с рыбаками да парусных яхт. Правда, на ленинградской стороне все время ухало, но этот голос войны вполне можно было принять за дальние раскаты грома. Волны с легким плеском набегали на песок.