Человечность
Шрифт:
— Боже мой! — вырвалось у него из глубин души. Лечь он больше не осмеливался, но и сидеть все время тоже было малоприятно.
— Может, орудие посмотрите, товарищ лейтенант? — предложил Крылов.
— Орудие?.. Ах, да.
Он не был уверен, что следовало посмотреть орудие, но вышел из блиндажа за Крыловым. На полпути он приглушенным голосом спросил:
— А немцы… далеко?
— Там, на опушке, — а так как лейтенант не пожелал выглянуть из хода сообщения, Крылов добавил: — Двести метров.
Подойдя к огневой, лейтенант несколько секунд смотрел ничего не видящими глазами.
— Боже мой… — лейтенант схватился за голову и скрылся в блиндаже. Он ни на что больше не обращал внимания, скорбно отдавшись своей судьбе. Он даже сбросил полушубок и во всю свою длину растянулся на соломе. Он лежал так с четверть часа, после чего произнес взволнованный монолог:
— Разве это орудие?.. Это… пистолет. Это… черт знает что. Это… безобразие!
О штанах он не упоминал.
Настроение взводного невольно передавалось подчиненным. Василь Тимофеич и Мисюра снова ударились в спячку, а Камзолов, наоборот, подолгу оставался на улице, насвистывая о море, девушке и капитане. Камзолов стал серьезен и молчалив.
Так проходил день за днем. Между тем фронтовое воспитание лейтенанта Водоналейко безостановочно продолжалось. К концу недели цвет лица и манеры лейтенанта уже выдавали в нем фронтовика. Но в остальном он не изменился, он даже не побывал у второго взводного расчета. Это создавало ложные отношения между лейтенантом и подчиненными. Его воспринимали как начальника, не нужного никому. Но и такие отношения давались сорокапятчикам с трудом. Нетерпеливый Камзолов все чаще бунтовал. Василь Тимофеич действовал иначе: он язвил с каменным лицом, будто и не язвил, а говорил всерьез:
— Товарищ лейтенант, а вы напишите маме, чтобы она с концертом приезжала. Вы ведь в артиллерии…
Лейтенант тотчас взрывался. Он клеймил сорокапятки самым непочтительным образом, не замечая, что глубоко оскорблял расчет. Но взрывался не один лейтенант — вспыхивал и Камзолов. Никаких компромиссов Камзолов не признавал, и стычки заканчивались тем, что Водоналейко уходил в блиндаж, если был на улице, или вытягивался на соломе, если был в блиндаже. Камзолов же подолгу сидел на улице, мрачный, как туча. Лейтенант мешал сорокапятчикам, надо было что-то предпринимать.
На помощь пришел случай, по-своему устранивший конфликтную ситуацию.
— Кто тут у вас старший? — у сарая остановился капитан-артиллерист. Крылов отозвался, забыв, что в блиндаже томился лейтенант Водоналейко.
— Нельзя ли тут у тебя устроиться, пока мои ребята сделают блиндажок?
— Пожалуйста, товарищ капитан.
— Обзор здесь ничего. — но капитан не довольствовался видом с земли. Он сбросил с себя шинель, вскарабкался по внутренней стене до крыши. — Совсем другое дело. Живцов, давай батарею!
Связисты уже по-хозяйски расположились в сарае к неудовольствию Камзолова, который усмотрел в их поведении посягательство на права сорокапятчиков.
— Сорокапятчики? Ну как — поковыриваете?
Это знакомое словечко да еще две «Отечественных» на гимнастерке у капитана покорили Камзолова. Он великодушно взялся помогать связистам.
— Сейчас наладим нитку и ковырнем тут из стодвадцатидвухмиллиметровых.
Все это время лейтенант Водоналейко вертикальной мумией стоял в стороне, но при последних словах капитана торопливо извлек из кармана свой носовой платок, уже превратившийся в матерчатый комочек неопределенного цвета, и принялся тереть им нос. Капитан заметил этот жест.
— Простудился, лейтенант?
— М-моя фамилия Водоналейко.
Присутствующие шумно восприняли эту информацию.
— Я-я… училище с отличием окончил.
— Молодец, лейтенант! — смеялся капитан.
— Я-я… командир огневого взвода… стодвадцатидвухмиллиметровых гаубиц.
— Этих, что ль? — капитан был с юмором.
— Нет… меня… понимаете, по недоразумению. Это… ужасно. Я-я… Моя мама…
— Связь есть, товарищ капитан!
— Так! — капитан раздавил сапогом окурок. — Сейчас настроечку дадим. А ну, Водолейка, лезь сюда!
Лейтенант незамедлительно залез под самую крышу, удивив сорокапятчиков своей неожиданной резвостью.
Крылов впервые наблюдал, как ведется стрельба с закрытых позиций. Капитан пристреливал батарею, избрав мишенью дзот. Работу он делал прямо-таки ювелирную: батарея, связанная с ним лишь телефонным шнуром, била точно в цель. Едва он проговорил «огонь», позади слабо тукнуло, над головой пронесся снаряд и с грохотом разорвался на опушке леса. Крылов, привыкший к разрывам сорокапятки, получил наглядное представление об огневой мощи стодвадцатидвухмиллиметровой гаубицы. По сравнению с ней сорокапятка была хлопушкой.
Капитан внес поправку, и дзот исчез в дымном взбросе.
— Так. Значит, говоришь, — командир огневого взвода? А теперь попробуем всей гармонью. Огонь!
Крылов ощутил укол зависти к капитану, впервые испытал острое чувство зависти к другому человеку на войне: капитан легко, даже играючи обрушил на немецкие окопы настоящий ураган. Вверх взлетали бревна перекрытий, опушка леса потемнела от дыма и вздыбленной земли. Вот это работа!
— Училище, говоришь, с отличием кончил? — капитан взглянул на ошалевшего от волнения Водоналейко. — Так. Никитин, слушай. Тут один лейтенант заблудился, огневик, только из училища, в пехоту попал. Как там нашего новенького — Рожков? Позови его!
— С-саня Рожков… Мы с ним… рядом спали.
— Рожков? Сейчас с тобой Водолейко говорить будет! Знаешь такого?
В трубке послышался обрадованный голос.
— Саня!.. В пехоте… понимаешь… нет, недоразумение какое-то… Меня не…
Капитан перехватил у него трубку:
— Никитина дай! Никитин? Сейчас этот Налейка будет корректировать! Он тут совсем скис, маму вспомнил! Давай, давай, ничего! Он училище с отличием кончил! К себе возьму, помощником! Ну, Водолейка, смотри не долей-ка! На гауптвахту вместе пойдем!