Человечность

Маношкин Михаил Павлович

— Обмыть бы медаль-то, Омель! — смеялся Камзолов.

— Аль не блестит? Блестит, а загрязнится — так дожжом омоет.

— Теперь тебе и жениться можно. Бери помоложе, старуха и так проживет!

— Ей разве медаль нужна? Ей я нужон, а ты все ла-ла да ла-ла, — ворчал Омелин, продолжая улыбаться.

Через неделю комбат собрал батарею на опушке леса и, как год тому назад в Курской области, принялся сколачивать боевые расчеты.

Возрожденная противотанковая батарея начинала свой новый круг.

30

БЫЛ МЕСЯЦ МАЙ

Лида Суслина возвращалась в Покровку. Безрукий

инвалид — им оказался бывший десантник-доброволец Володя Шуриков — усадил ее у окна и некоторое время отвлекал от невеселых мыслей. Вскоре он сошел, а освободившимися местами завладели женщины с корзинами. Они лузгали семечки и говорили только о рынке, о ценах, о своих базарных знакомых. Для них и войны будто не было. «Откуда вы?! — хотелось крикнуть Лиде. — Да вы же…» Она сдержалась, не крикнула, но едва не расплакалась: никогда еще дорога от Москвы до Покровки не была для нее такой мучительной и долгой. «Только бы хватило сил, только бы встретила мама. Неужели вот так теперь всю жизнь?»

В Покровке она покинула вагон последней и заметила в толпе мать. На лице у матери было недоумение и страх: казалось, она не верила, что эта худая, с бледно-желтым лицом женщина — ее дочь.

— Я, мама, я. — Лида качнулась к матери и забилась у нее в руках.

Мимо спешили и спешили люди.

* * *

Опираясь на палку, Саша Лагин вышел к реке, повернул к железнодорожному мосту. Миновав цепочку деревянных строений, он оказался на лугу, покрытому россыпью цветущих одуванчиков. Здесь расположилась зенитная батарея. У крайнего орудия работали две девушки. Они заметили, что высокий худой старшина приглядывался к ним, и засмеялись. Но Саша уже забыл о них. Он смотрел на третью девушку, приближавшуюся к ним от соседнего орудия. Она была тоненькая и светловолосая. Она присоединилась к своим подругам и тоже взглянула на Сашу. Неужели. Галя? Светловолосая вздрогнула, нерешительно шагнула к нему. — Галя!.. — крикнул он, чувствуя, как у него слабеют ноги.

Галя уже спешила к нему, побледневшая, потерянная и обретенная вновь.

* * *

Новенькие тридцатьчетверки, покачивая длинными орудийными стволами, весело вгрызались в майские километры. Могуче рокотали моторы, дороги были чистые, луга по сторонам цветастые, а березы будто свежевымытые.

Вдали, над кромкой лесов, темно-серым облачком разорвался бризантный снаряд.

— Механик-водитель, — привал! — распорядился командир роты старший лейтенант Фролов, сидевший на башне головной машины.

Колонна остановилась, танкисты высыпали на дорогу.

— Чего стал? — подошел командир второй роты лейтенант Дубравин, среднего роста крепыш с приятным открытым лицом.

— Перекур, — Фролов взглянул вдаль, где опять вспыхнуло облачко шрапнели. — Подъезжаем…

Мимо, обгоняя колонну танков, проехал «виллис».

— Плюет фриц, — проговорил, закуривая, Дубравин. — А знаешь, кто в «виллисе»? Генерал Храпов.

— Вижу. Я вроде как домой приехал. Ну, докуривай, пойдем ходко!

* * *

Солнечным майским днем противотанковая батарея двинулась на передовую. Крылов опять зашагал навстречу орудийной канонаде.

Близился новый этап войны. Каждый солдат знал: скоро в наступление, уже недалеко до государственной границы, а это почти победа!

Но

передовая грозно дышала. Здесь уже много недель неподвижно стояли друг перед другом две армии. Одна готовилась наступать, другая — остановить противника, и еще совсем не было ясно, какая сторона начнет первой. Относительное равновесие поддерживалось яростной артиллерийской и пулеметной дуэлью.

Недавняя тишина сменилась воем и грохотом, голубое небо испачкали разрывы шрапнели.

Через несколько дней на огневую пришел комбат.

— Крылов, ты обращался в особый отдел?

— Да.

— Иди в полк, там тебя ждут.

Капитан, сменивший Суркова, угловатый, крепко сколоченный человек лет тридцати пяти, повернул к Крылову скуластое лицо.

— Познакомься с ответом на твой запрос.

Крылов взял лист, нашел главное: «…Сообщаем, что партизанка Ольга Владимировна Кудинова в списках живых, а также погибших не значится, и ее следует считать пропавшей без вести».

Итак, никаких следов. Крылов покинул землянку, не узнав ничего нового. По-прежнему оставалась неизвестность с ее надеждами и сомнениями.

…Не спеша пошел по дороге вдоль опушки леса. Мысли у него были неопределенные. Из этого состояния его вывела загрохотавшая передовая.

Он ускорил шаг, побежал.

Лес кончился, он пересек лощину, миновал позиции батальонных минометчиков. Оставалось перебежать бугор с редкими деревьями, а там он уже будет дома.

Он добежал до деревьев, и здесь боль судорогою свела его тело. Он упал навзничь. Над ним на светлом небе покачивались листья березы — как в детстве, когда он лежал на опушке рощи и смотрел вверх. А потом не стало ни листьев, ни неба. «Нам всегда чего-то недостает», — мелькнула, угасая, пронзительно-горькая мысль.

Возбужденный от бега пехотинец склонился над Крыловым.

— Никак еще жив. Дышит. Зови санитара!

Солдат добрался до траншеи, увидел противотанковое орудие.

— Браток, нет ли санитара? Там старшина лежит.

— Какой… старшина?

— Молодой, с орденами.

Камзолов несколько мгновений стоял, не двигаясь, потом, словно очнувшись, бросился бежать по ходу сообщения.

Книга шестая. ВОЗВРАЩЕНИЕ

«…и путь свой окончив, Брега Итаки достигнул корабль, обегающий море, Мужа неся богоравного, полного мыслей высоких, Много встречавшего бед, сокрушающих сердце…» Гомер («Одиссея»)

1

ЧАС ЦВЕТЕНИЯ

Майские дни сменились июньскими, погорячело солнце, пышно разрослись луговые травы.

Отцвели одуванчики, превратились в забавные пушистые шарики, а сколько высыпало других цветов! Раскачивались на ветру бело-желтые ромашки, сиренево звенели колокольчики, мигали голубые незабудки и красно-белые маргаритки, золотились лютики и зверобой, цвели анютины глазки и мышиный горошек; в их россыпь густо и пряно вплетался клевер, из заколосившейся ржи игриво поглядывали васильки, на пригорках сияли белые звездочки земляники, в низинах полыхали фиолетовые гроздья Ивана-да-Марьи.