Человечность
Шрифт:
— Откуда идете?
— От Ростова, а вообще — издалека…
— Патроны к ружью есть?
— Девять.
Открытым спокойным взглядом худощавый с первых минут вызывал симпатию к себе.
— Зовут — как?
— Карпов, Семен. А это Цыганов и Лобов.
— Нет ли тут где воды?
— Болотце — там. Взвод поспешил дальше.
— Привал десять минут!
От болотца ушли, отяжелев от выпитой воды. Овраг постепенно ширился и мелел. Перед развилкой Вышегор остановил взвод и послал отделение Филатова осмотреть выходы из оврагов.
Небо опять было безоблачное и жаркое, солнце нещадно обжигало степь, а здесь, в овраге, в тени деревьев, повисли густые испарения земли, кустарников и трав. Среди этого буйства зелени затерялась бы и сотня людей.
Глядя на усталых парней, Вышегор вспомнил подмосковный лес, ряды брезентовых палаток. Еще неделю тому назад эти ребята стояли там в строю — взвод к взводу, рота к роте — ровные, точно вымеренные четырехугольники, сто сорок четыре человека в роте, а теперь остались единицы…
Из множества лиц, окружавших его в Раменском, выделилось одно: долговязый Никиткин из второго взвода. Своей ребяческой задиристостью он напоминал петушка. «Вот так, Никиткин, все на деле-то, — подумал с горечью. — А сколько их еще останется здесь — Никиткиных и Лагиных…»
— Протереть оружие и патроны! Жомов — караульных! — приказал он, отсекая от себя невеселые мысли.
— Погоди, старшой, мы спали, покараулим, пусть ребята отдохнут, — возразил Цыган, доставая из вещмешка хлеб и сахар. — В полуторке по дороге нашли. Махорки только не было. Леха, давай что у тебя.
Количество продуктов удвоилось. Семен Карпов добавил к ним, кроме хлеба и сахара, банку американской свиной тушенки.
Чувство признательности к Цыгану побуждало Вышегора сказать какие-нибудь теплые слова, но он промолчал: здесь каждый давал людям, что мог, что нес в себе, а если не давал, значит, и ничего не имел.
Ожидая возвращения разведчиков, Вышегор поднялся к Цыгану. Свернули по цигарке.
— А где Лобов?
Цыган тихо свистнул — из-за кустов вынырнул Лобов. В быстром цепком взгляде молчаливый вопрос.
— Как у тебя там?
— А ничего. Закурить бы…
Вышегор достал кисет — махорки оставалось немного. Лобов закурил, улыбнулся и бесшумно исчез в зарослях.
— Быстер, — прогудел Цыган, — кадровый… Спать вот только любит — прикладом не подымешь… Откуда сам, старшой?
— Московский.
— А работал?
— Профессия у меня не частая: карты делал, штабные. На них каждый овраг обозначен. Теперь бы такую…
— Сапожник всегда без сапог. Я вот плотничал, домов настроил на батальон, а жил как бродяга. Сперва все было, как у людей, — дом и семья. Сын в половодье утонул, баба умерла. Одному тошно стало — запил, бросил все и ушел с бригадой. Где строил, там и жил… Никак ребята идут.
Возвратилась одна группа. Вторая задерживалась, но, наконец, появилась и она. Филатов шел последним.
— Мы, товарищ старшина, —
— Далеко?
— Километр, наверное, будет.
— Что делают?
— Да ничего, ночи ждут. А дальше мы не пошли: лейтенант там все разведал.
— Почему задержались?
— Филатов не хотел… — замялся Шуриков. — С лейтенантом, говорит, лучше… Лейтенант его не взял, а мне велел доложить…
На вид Шурикову и восемнадцати не дашь: круглое лицо усеяно веснушками, над губой и на подбородке пушок.
— Ты из какой роты?
— Из первой, товарищ старшина, у старшего лейтенанта Босых. Убили, говорят, его.
— Будешь командиром второго отделения.
— А Филатов?..
— Придем к своим — под суд…
Филатов стоял, опустив голову и нервно перебирая пальцами.
— На, поешь… — Шуриков протянул ему порцию хлеба, сахара и тушенки.
Филатов всхлипнул, закрыл лицо руками. Вышегор где-то уже видел эти руки. Кажется, он шел в штаб, а Филатов стоял дневальным у палаток первой роты и так же вот перебирал пальцами. Руки бывают красноречивее слов. Парень и тогда не был уверен в себе, а здесь и постарше его люди нередко теряли над собой контроль.
— Шуриков, принять отделение!
— Есть, товарищ старшина.
— А ты — со мной, не отходить ни на шаг!
Губы у Филатова слабо дрогнули.
— Бери, ешь, — повторил Шуриков.
Вышегор прошел по лагерю. Бойцы спали — сна им не хватало больше, чем пищи. Старшина опустился на траву, лег. «Спать…» — мелькнула последняя мысль.
Потом он почувствовал во всем теле свинцовую тяжесть. Он собрался с силами и сбросил ее — стало наполовину легче. Он еще напрягся и — открыл глаза: Семен Карпов тряс его за плечо. Часы показывали за полдень.
— Машины разгуделись, Федорыч, посмотреть бы надо.
Вышегор кивнул соглашаясь. Сон все-таки освежил его.
— Поднимай людей.
— Насчет табачку — как, старшина? — спросил Лобов.
Вышегор высыпал последнюю махорку:
— Пойдешь со мной. Дай курнуть. Смотри тут, Семен.
Они поднялись вверх по склону.
— Ну, не отставай.
С бугра поля они оглядели степь. Километрах в четырех от них светлели окраинные хуторские хаты. Полоска серой дороги скрывалась в низине, у горизонта снова выползала в степь. Там беззвучной игрушкой полз мотоцикл.
— Батарея…
Приглядевшись, Вышегор различил в кустарнике замаскированные орудия. Нужен был острый взгляд Лобова, чтобы заметить их. А вот и машины — одна, две… пять.
Лобов первый увидел красноармейцев. Они бежали к оврагу. Грузовики скрылись из вида и неожиданно выросли совсем близко — не далее километра отсюда. Два остановились, озлобленно затрещал пулемет. Передние продолжали двигаться параллельно оврагу, потом головной развернулся, тяжело взревел мотор.
Машины шли сюда.