Человек-амфибия (повести)
Шрифт:
Миша не сразу догадался. Ах, это «говорит Москва».
Кириллов отходит от стола и смотрит на экран.
Палуба исчезла. Муть… Миша живёт в «трёх планах»: под водой, на палубе траулера и в Москве.
Ничего не разберёшь… Муть! Какие-то тени проползают по экрану…
— Водоросли, — слышит Миша голос капитана Маковского.
Проплыла тёмная тучка. Возможно, поблизости проплыла акула или касатка. Блеснул огромный плавник, белое брюхо… И снова муть…
И вдруг снизу поползла через экран сверкающая линия.
— Мачта! Мачта затонувшего корабля! — воскликнул Миша.
— Да, очевидно, это мачта, — ответил Гинзбург. — Тебе хорошо видно, Миша? — спросил он.
— Сейчас прояснится, — промолвил Николай Петрович.
Миша не заметил, когда подошёл отец. Не сон ли это? Миша, отец, Гинзбург, Барковский, Москва, Атлантический океан — всё сгрудилось в одной комнате. Да, теперь Миша чувствовал себя участником экспедиции. Ведь и Гинзбург там видит то же самое, что Миша.
Мачта сошла с экрана, аппарат, видимо, повернулся в другую сторону. Косяк крупных рыб проплыл в отдалении, размеренно взмахивая плавниками и поблёскивая серебристыми телами. Метнулось очень длинное тело, извиваясь, как змея. Где-то очень далеко вспыхнул фосфорический огонёк.
«Дивный, чарующий мир подводных глубин! — думал Миша. — Там нет бурь, нет смен температуры, нет погоды. Всегда мрак, холод, молчание… И там — жизнь, борьба, свои радости и своё горе…»
— Смотрите! — вскричал вдруг Миша.
Вдали появилась новая горная вершина. На одном выступе лежал четырехмачтовый корабль, склонившись над кручей под углом в сорок пять градусов. На нём нет ни парусов, ни снастей. Они давно сгнили. Ниже, на другом выступе, лежит большой пароход вверх кормой, а рядом странное судно с коротким высоким корпусом, с ещё более высокой кормой и вырезанной из дерева фигурой на носу.
— Испанская каравелла, — сказал Азорес. — Пролежала на дне не одно столетие. Я хочу опуститься на дно и осмотреть каравеллу.
— Но ты же не водолаз, — возразил Маковский.
— Я уже присмотрелся к работе водолазов, говорил с Протчевым. Быть водолазом не такое уж трудное мастерство. Справлюсь…
Его отговаривали, но испанец был упрям. Да и как корреспонденту пропустить такой случай! Подводное путешествие… Каравелла… Из этого выйдет прекрасный фельетон, очерк, рассказ.
Маковский усмехнулся:
— Ну пусть попробует. С ним Протчев и потом… — Маковский тихо отдал Гинзбургу какое-то распоряжение.
Азореса быстро одели, хлопнули по шлему — готово! — и бережно опустили в океан.
На экране тотчас появилось изображение Азореса, спускавшегося вглубь. На его верёвочные сигналы Маковский, видимо, не надеялся. Даже те, кто прошёл водолазную школу, в первое время практики от волнения путают сигналы: например, вместо того чтобы дёрнуть трижды («поднимай вверх»), дёргают четыре раза («много воздуха»), и воздушная
Спуск совершался очень медленно. Мотя, не отрываясь, смотрел на фигуру водолаза.
Странно! Ноги Азореса словно бы раздуваются. Живот, спина полнеют, растут… И вдруг Азорес перевернулся вверх ногами и стремглав полетел вверх…
Ослепительное солнце… Синяя, изборождённая волнами поверхность океана… На ней неожиданно появляются ноги «отважного» водолаза… Его быстро вытаскивают на палубу, снимают шлем. Лицо Азореса бледное, испуганное. Его мутит, из носа течёт кровь — лопнули кровеносные сосуды от быстрой смены давления. Однако ничего страшного. Азорес всплыл, как щепка, с небольшой глубины.
— Что это? Почему? — спросил растерянный Азорес.
— Догадайся сам. Ты изучал теорию водолазного дела у Протчева, — отвечает Маковский.
— Вода не принимает, — смеётся Гинзбург.
Матросы осматривают Азореса — ему надо отлежаться. Испанец сидит на палубе. Солнце отражается в лужах, натёкших со скафандра. Все молчат. Азорес хлопает себя по лбу и смеётся.
— Понял! — кричит он. — Я забыл, что надо нажимать головой на клапан «головного золотника», — выпускать лишний воздух — «травить воздух», как говорил Протчев. Меня раздуло и выбросило на поверхность.
— Фельетон не вышел? — смеётся Кириллов.
— К сожалению, откладывается, — отвечает Азорес. — Но я всё-таки спущусь на дно.
— Тихим ходом подвести траулер к затонувшему пароходу! — распорядился Барковский.
— Когда они все успели собраться? — удивился Миша. Он так увлёкся экраном, что не замечал ничего вокруг.
Изображение на экране колыхалось — телеоко двигалось вперёд, наталкивалось на преграду воды и покачивалось.
Чем ближе подходил траулер к скале, тем больше погибших кораблей и пароходов виднелось на выступах и в расщелинах подводной горы. Она вся была усеяна ими. Здесь встречались и старинные каравеллы, и парусники минувшего столетия, и колёсные пароходы времён Фултона, и современные винтовые.
— Кладбище кораблей, — тихо промолвил Маковский. — Сколько их погибло по дороге из Америки в Европу!
— Да, весь путь, видимо, усеян, — ответил Борин.
— Одного железа сколько, — добавил Кириллов.
— А сколько сокровищ лежит в трюмах, сколько бочек золота и серебра! Ведь с самого открытия Америки люди тонули сами и губили в океане награбленное и найденное в Новом Свете золото. Только испанцы посеяли на дне не один десяток тонн золота, — сказал Азорес.