Человек без лица

Моррелл Дэвид

Жена, которую ему подыскали, действительно оказалась латиноамериканкой. Эту живую, привлекательную женщину звали Хуана Мендес, ей было двадцать пять лет. Ее родители были мексиканцы, получившие американское гражданство. Она служила в военной разведке в звании сержанта, а выросла в Техасе, в городе Сан-Антонио, считавшегося по легенде родным городом Питера Лэнга, роль которого играл Бьюкенен. Перед тем как приступить к выполнению задания, Бьюкенен провел в Сан-Антонио несколько недель, чтобы познакомиться с городом — на тот случай, если кто-то решит проверить его и будет провоцировать на заведомо неверные высказывания о Сан-Антонио. Постоянное присутствие рядом с ним Хуаны затруднит задачу любому охотнику поспрашивать его о Сан-Антонио. Если он не будет знать, что ответить, если запнется, то за него ответит Хуана.

Пребывание

в роли Питера Лэнга было одним из самых продолжительных заданий Бьюкенена — оно длилось четыре месяца. Все это время они с Хуаной жили вдвоем в небольшой квартирке на втором этаже изящного, обшитого деревом дома с нарядной кованой решеткой и приятным, полным цветов внутренним двориком на улице Дюмэн во Французском квартале. И ему, и Хуане было известно, каким риском чревато возникновение эмоционального притяжения между партнерами по конспиративной работе, поэтому они старались держаться в строго профессиональных рамках. Они прилагали все усилия к тому, чтобы не попасть под влияние своего вынужденного близкого общения, когда они вместе ели, складывали в одну корзину идущее в стирку белье, пользовались одной ванной и туалетом, спали в одном помещении. До физической близости дело у них не дошло. Настолько недисциплинированными они не были. Но это ничего не меняло, потому что результат был тот же самый. Секс есть лишь одна из составляющих… часто играющая незначительную роль… а иногда не играющая никакой роли… в удачном браке. За четыре месяца совместной жизни Бьюкенен и Хуана так хорошо вжились в свои роли, что под конец смущенно признались друг другу, что ощущают себя супругами. Ночью, слыша, как она тихо дышит во сне, он вдыхал ее опьяняющий запах, напоминавший ему запах корицы.

Совместная напряженная жизнь действует как мощный связующий материал. Однажды во время перестрелки в Никарагуа Бьюкенену ни за что не удалось бы добраться до самолета и вырулить в позицию для взлета с расположенной в джунглях примитивной посадочной полосы, если бы Хуана не прикрыла его огнем из автоматической винтовки. Сквозь колпак медленно поворачивающегося самолета он видел, как Хуана бежит от зарослей к пассажирской дверце, которую он открыл. Она резко повернулась к кустам, выстрелила из своей М—16 и снова бросилась к самолету. Впереди нее летевшие из джунглей пули взрывали фонтанчики земли. Она повернулась и снова выстрелила. Форсируя двигатели, он сумел нужным образом развернуть самолет, схватил свою М—16 и стал стрелять через открытый люк, прикрывая Хуану. По фюзеляжу защелкали пули. Одновременно с ее последним рывком к люку он убрал тормоза и начал разбег по неровной полосе. Она взобралась внутрь, прочно встала у открытого люка и стала стрелять по нападавшим. Расстреляв все патроны, она подхватила его винтовку и стреляла, пока не опустошила и ее. Потом, ухватившись за привязной ремень, чтобы не выпасть наружу, она засмеялась, когда самолет дважды подпрыгнул и круто пошел вверх, едва не задевая вершины деревьев.

Когда ты обязан кому-то жизнью, то чувствуешь, как тебе близок этот человек. Бьюкенену случалось испытывать подобное чувство в компании мужчин. Но в эти четыре месяца он впервые узнал его, работая в паре с женщиной, и под конец ему пришлось лицедействовать больше, чем хотелось, потому что он влюбился в нее.

А делать этого не следовало. Он отчаянно боролся с собой, пытаясь подавить свое чувство. Но не смог. Даже и тогда между ними ничего не было. Несмотря на огромное искушение, они не нарушили профессиональной этики физической близостью. Но одно правило они все-таки нарушили, правило, предостерегавшее их от смешивания ролей с реальностью, хотя Бьюкенен в своей практике с ним не считался. Его успех в роли изображаемого им вымышленного персонажа каждый раз основывался именно на том, что он смешивал роль с реальностью. Пока он играл чью-то роль, этот человек существовал реально.

Однажды вечером, когда Бьюкенен сидел у телевизора, вернулась Хуана, выходившая за продуктами. Выражение тревоги на ее лице заставило его нахмуриться.

— С тобой все в порядке? — озабоченно спросил он, подходя к ней. — Что-нибудь случилось, пока ты делала покупки?

Явно не услышав его вопроса, она поставила сумку и стала выгружать принесенное. Он вдруг понял, что интересовали ее не купленные продукты. Ее взгляд

был прикован к листку с анонсом какого-то концерта джазовой музыки, который ей сунули в руки на улице. Она достала его из сумки, и, когда Бьюкенен увидел маленький косой крестик в верхнем правом углу, он понял, что ее так взволновало. Тот, кто сунул ей листок, был, очевидно, послан к ним на связь. И маленький косой крестик, проставленный фломастером, был для них сигналом свернуть операцию.

Их ждали новые задания.

В этот момент Бьюкенен с необычайной остротой ощутил близкое присутствие Хуаны. Он видел овал ее лица, гладкую смуглую кожу и четкое очертание упругих грудей под блузкой. Ему хотелось обнять ее, но чувство дисциплины взяло верх.

Обычно жизнерадостный голос Хуаны прозвучал сдавленно от напряжения.

— Что ж, ведь было заранее известно, что после этого мы получим новые задания. — Она проглотила застрявший в горле комок. — Все когда-нибудь кончается, правда?

— Правда, — печально ответил он.

— Ну… Как ты думаешь, — нас могут опять послать вместе?

— Не знаю.

Хуана грустно кивнула.

— Но так почти никогда не делают.

— Да. — Хуана опять проглотила комок.

Вечером накануне отъезда из Нового Орлеана они пошли прогуляться по Французскому кварталу. Был яркий, красочный праздник Хэллоуин, канун Дня Всех Святых, и старая часть города была украшена как никогда живописно. Гуляющие были в маскарадных костюмах, многие из них изображали скелеты. Толпа плясала, пела и пила на узких улочках. Джазовые мелодии — то грустные, 'то радостные — звучали из открытых дверей, сливались, выплескивались сквозь кованые решетки и плыли над толпой, поднимаясь к небу, освещенному заревом городских огней.

«Когда святые маршируют…» [13]

Бьюкенен с Хуаной закончили прогулку в «Кафе дю монд» недалеко от Джексон-сквер, на Декейтер-стрит. В этом знаменитом ресторане на открытом воздухе подавали кофе с молоком и хрустящие французские пончики, посыпанные сахарной пудрой. Там было полно народу; многим любителям праздничного веселья необходимо было проглотить некоторое количество кофеина и крахмала, чтобы нейтрализовать действие выпитого алкоголя и продолжать веселиться. Несмотря на толпу, Бьюкенен и Хуана встали в очередь. Теплая октябрьская ночь чуточку пахла дождем, с Миссисипи дул приятный легкий ветерок. Наконец официант проводил их к столику и принял заказ. Глядя на окружавшую их праздничную толпу, они чувствовали себя неуютно, скованно, и дело кончилось тем, что они заговорили на тему, которой до сих пор старательно избегали. Бьюкенен не помнил, кто и как начал этот разговор, но суть была выражена в вопросе: это конец всему или же мы будем встречаться и потом? И, как только вопрос был поставлен прямо, Бьюкенен сразу понял всю его абсурдность. Ведь с завтрашнего дня Питера Лэнга уже не будет. Как же может Питер Лэнг поддерживать отношения с женой, которая завтра тоже прекратит свое существование?

13

Название американского джазового шлягера.

Их тихий разговор нельзя было подслушать в гомоне толпы. Бьюкенен сказал ей, что жизнь их персонажей кончена, а Хуана посмотрела на него так, будто его слова были бредом безумного.

— Меня не интересует, кем мы были, — отрезала она. — Я говорю о нас с тобой.

— Я тоже.

— Нет, — возразила Хуана. — Тех людей больше нет. Есть мы. Завтра начинается реальная жизнь. Фантазия кончилась. Что мы будем делать?

— Я люблю тебя, — сказал он.

Она судорожно вздохнула.

— Я ждала, когда ты ото скажешь… Надеялась… Не знаю, как это случилось, но я чувствую то же самое. Я люблю тебя.

— Хочу, чтобы ты знала, — ты всегда будешь самым дорогим мне человеком, — произнес Бьюкенен.

Хуана начала недоуменно хмуриться.

— Хочу, чтобы ты знала, — продолжал Бьюкенен, — что…

Подошедший официант поставил перед ними поднос с чашками дымящегося кофе и горячими, густо посыпанными сахарной пудрой пончиками.

Когда он ушел, Хуана наклонилась к Бьюкенену и спросила напряженным голосом, в котором слышалось беспокойство: