Человек без собаки
Шрифт:
— Потому что он нас застал.
— Что?
— Он застал меня и Хенрика.
— Тебя и…
— Да. Якоб вернулся и застал меня в постели с твоим братом.
Вот теперь он не смог определить, были у него такие мысли или нет. Но он знал точно — решение задачи зрело у него в душе, как пузырь, готовый вот-вот лопнуть. Как бы там ни было, удивления он не почувствовал, скорее… подтверждение? Боже мой, неужели в каком-то тайнике мозга, или сердца, или того и другого он
Нет, решил Кристофер. В самых диких фантазиях…
Но это опять были неизвестные птицы-слова, и Кристина оборвала их полет — она наклонилась еще ближе к Кристоферу и взяла его руки в свои:
— Я во всем виновата, Кристофер. Я не заслуживаю прощения, я не имею права на жизнь, а живу… Живу с этим уже почти год. Я не прошу ни понять меня, ни тем более простить. Я виновна в смерти Хенрика, я виновна во всех ваших страданиях… и если ты хочешь знать, как выглядит отчаяние, посмотри на меня.
Он посмотрел. Потом посмотрел еще раз — и понял, что она говорит искренне.
— Я же не могла рассказать… Эбба, твоя мать, она бы этого не пережила. Не знаю, как ты… но, Кристофер, когда ты позвонил и спросил, я… я думала, что лучше всего… что единственное решение — никто ничего не должен знать. Это не трусость, Кристофер, мне уже ничего не страшно, но я думала… Мне так плохо, Кристофер.
Она произнесла последние слова тихо, почти без выражения, но он понял, какая бездна отчаяния стоит за этими словами.
Кристина отпустила его руки и почти упала на стол, но мгновенно выпрямилась и закрыла глаза. Губы ее побелели.
— Прости меня, Кристофер. Я — жалкая тварь.
— Нет, — сказал Кристофер так же тихо. — Ты не жалкая тварь.
Он не был уверен, думает ли он так и в самом деле. Но перед глазами его стояла картина: его брат и Кристина в постели… голые и разгоряченные любовью, дверь рывком отворяется, а за ней — Якоб, точно как в фильмах: любовная пара и ревнивый, полусумасшедший муж, неожиданно возвращающийся из поездки.
— Как? — спросил он. — Как он его убил?
Она опять посмотрела на него тем же то ли испытующим, то ли оценивающим взглядом:
— Голыми руками, Кристофер. Голыми руками.
Кристофер уставился на нее. Его сильно затошнило.
— О, черт…
— Да. Я отдала бы жизнь, чтобы этого не произошло. Если бы моя смерть могла вернуть жизнь Хенрику, я бы ни секунды не сомневалась. Но иногда у меня возникает чувство, что я уже осуждена за то, что я натворила. Осуждена жить…
— А почему ты не уйдешь от него? От Якоба?
— Потому что он меня не отпускает.
— Не отпускает?
— Да.
— А вот этого я не понимаю.
— Хенрика убил он, но вина-то все равно на
— Убийство в защиту чести?
Она кивнула:
— Что-то в этом роде. И если я занималась этим с племянником… короче говоря, если я оставлю его, он меня выдаст. Его вина меньше моей, и он это знает. Пока он хочет меня удержать, я… я в тисках.
— Но ты собралась… — Он покосился на ее живот и смутился.
— Я его ненавижу, Кристофер. Он зверь.
Он молчал.
— Он чудовище. Расчетливое чудовище. Я и раньше чувствовала, что он психопат. В прошлом году я готова была от него уйти, а теперь… теперь…
Она замолчала. Она смотрела на него, и в глазах ее была смертельная, неизлечимая тоска.
— Почему вы… ты и Хенрик?
Она покачала головой:
— Вначале это было как игра… мы просто перешли границу.
— Границу? Вот как…
— Прости. Но так бывает в жизни: человек переступает порог, через который не должен переступать. Кто-то ускользает, а кого-то Бог наказывает семикратно… Не в этом дело… все началось с того, что Хенрик рассказал мне одну вещь…
— Какую?
— Этого тебе я сказать не могу. Этот секрет принадлежит Хенрику.
— Хенрик тебе сказал, что он гомосексуалист?
Она посмотрела на него с удивлением:
— Так ты знал?
— Нет… догадывался.
— Короче, он мне сказал, что гомосексуален, а я не поверила. Ты же помнишь, мы довольно много пили в тот вечер?
— В первый?
— Ну да… накануне банкета. Это ничего не оправдывает, но я была немного пьяна… и решила доказать Хенрику, что он ошибается. Что его могут волновать и женщины… о боже! Прости, Кристофер, я и так наговорила много лишнего.
Кристофер кивнул. Она была права. Он и сам чувствовал, что не хочет больше ничего знать.
И вдруг две мысли, одна за другой, влетели в его заторможенное, даже оглушенное сознание.
Первая: я могу его понять. Я могу понять брата Хенрика.
Вторая мысль была черна как ночь.
Я понимаю и тебя, Якоб Вильниус. Но это неважно, ты должен умереть.
Ты должен умереть. Якоб Вильниус, ты должен умереть.
Он сидел молча, глядя в какую-то точку, и ему очень хотелось курить.
Но курить при Кристине почему-то казалось невозможным. В конце концов, здесь просто нельзя курить: в ресторанах теперь не курят.
— Пошли? — предложил он. — Я не хочу есть.
Она удивленно посмотрела на него:
— Кристофер?..