Человек должен жить
Шрифт:
Врачу патологоанатому Вадиму Павловичу было лет двадцать пять. Он был в халате и длинном, до пола, клеенчатом фартуке. Встретил нас приветливо:
— А, доктора! Пожалуйста, прошу поближе.
Вадим Павлович работал уверенно и быстро: он хорошо знал свое дело. Я подумал, что ему легче, чем тем врачам, которые доставляют ему мертвецов. «Может быть, — подумал я, — отсюда исходит и его уверенность».
Врачу
Мы стояли и смотрели, засунув руки в карманы халатов.
В трахее и бронхах умершего Вадим Павлович нашел кусочки колбасы, капусты, огурца и хлеба. Пахло водкой.
— Ну вот, причина смерти ясна. Не так ли? Изрядно выпил товарищ железнодорожник, аппетитно закусил и заснул. Во сне началась рвота. Он, собственно, и погиб от нее, так как рвотные массы закупорили бронхи и он не мог дышать. Вопросы, ученые мужи?
Вопросов не было. Вадим Павлович, улыбаясь, смотрел на нас. Не знаю, о чем думал он, а я думал о том, что его жизнерадостная улыбка не очень подходила для морга. А он смотрел на нас и улыбался, потому что сам был здоров и весел и еще, наверно, потому, что привык вскрывать трупы. Такова была его специальность.
Когда мы шли по двору обратно, нас по-прежнему поливал дождик. Я думал о жене погибшего и его сыне, мальчике, который пас в дождь корову. Мне очень хотелось увидеть того мальчугана; Я не знал, что ему скажу, но мне хотелось его увидеть.
У меня не было еще ни палаты, ни больных, и я не знал, что мне делать. Нужно найти Чуднова. Я спросил сестру, не знает ли она, где заведующий. Она повела меня по коридору и указала на дверь четвертой палаты.
Я открыл дверь. Чуднов сидел на стуле возле койки, на которой лежала полная седая женщина. Увидев меня, он спросил:
— Пришли? Ну как?
Я не знал, что ответить. В палате были больные, пять человек. Никто из них, поступая в больницу, наверно, не получал гарантию, что не попадет к улыбающемуся доктору в длинном, до пят, фартуке.
— Комментарии излишни? — спросил Чуднов, глядя на меня своими маленькими проницательными глазами.
— Да, — сказал я.
— Палаты у вас пока нет? — спросил Чуднов.
— За этим и пришел, — сказал я.
— Ну что ж, вот и отдадим эту. Будете лечить желудки, сердца и все прочее, а?
Я покраснел так густо, как никогда в жизни. Я мог предполагать, что угодно, но никогда не думал, что могу получить женскую палату. Не могло быть ничего хуже этого.
— Так вы согласны? — спросил Чуднов, сощурившись от улыбки.
Я чувствовал, что пять пар женских глаз смотрят на меня. Не помню, куда смотрел я.
— Ваше слово — закон. Вы главный врач, — сказал я.
— Екатерина Ивановна обещала никому нас не отдавать — ни врачам, ни студентам. Это ее палата, а мы ее подопечные, — сказала одна из больных, по виду учительница.
Она
— Придется подумать, — сказал Чуднов. — Зайду к вам минут через пять. — И, обхватив меня за плечи своей полной теплой рукой, повел к двери.
В коридоре он спросил:
— Напугались?
— Не очень, но все же… лучше иметь дело с мужчинами.
— Вы не женаты?
— Нет, конечно. — Я хотел бы сказать ему, что женитьба вообще не для меня, потому что красивая девушка за меня не пойдет, а некрасивая мне самому не нужна.
Чуднов привел меня в первую палату. Я сразу воспрянул духом, увидев мужские лица, Мужские глаза: они не приводили меня в смущение. Показывая на меня рукой, Чуднов сказал больным:
— С сегодняшнего дня вас будет лечить Игорь Александрович.
Я был благодарен ему за то, что он обошелся без упоминания моей фамилии.
— Игорь Александрович будет работать под моим непосредственным руководством. Он сам будет назначать лечение и сам же будет выполнять некоторые процедуры. Надеюсь, все ясно, товарищи?
— Если под вашим чутким руководством, мы не возражаем.
— Пущай лечит, была бы польза.
— Надеюсь, все будет хорошо, — сказал в заключение Чуднов.
Мы вышли в коридор:
— На новенького больного — он у окна лежит — заполните историю болезни, а на других запишите только дневники. Что будет непонятно, спросите. Меня найдете в отделении или в кабинете главного врача, на первом этаже.
— Хорошо, Михаил Илларионович.
— Да! — спохватился Чуднов. — Все инъекции, вливания, клизмы и прочие процедуры старайтесь делать сами, если даже умеете. Повторение — мать учения. Особенно в нашем деле. Ведь не зря говорят, что врач не, имеет права ошибаться. Согласны?
— Как тут не согласиться! — ответил я.
— Итак, приступайте.
В ординаторской сестра Валя подала мне папку с историями болезней. Папка была потертая, с чернильными кляксами, а внизу была свежеприклеенная белая полоска бумаги с очень красивой надписью «Игорь Александрович Каша».
Валя стояла возле этажерки и, перебирая синие листки анализов, украдкой поглядывала в мою сторону.
— Вы? — Я поднял папку.
— Ага.
— Красиво пишете, — сказал я.
— Ничуть. — Она стояла ко мне боком, в профиль, и я видел, какая она тоненькая и красивая. Носик остренький, очень правильный. Тонкая талия… Нет, такая не для меня!
Сестра пошла к двери, высоко неся голову, и я вспомнил операционную и инъекцию пенициллина, которую она сделала Коршунову.
— Валя, скажите, пожалуйста, пенициллин Василию Петровичу во время операции вы вводили?
Она остановилась возле самой двери.
— Я. А что?
— Просто так.
— Просто так? — переспросила она.
— Мне хотелось знать. Я не видел, чтобы оперирующему хирургу делали инъекции, — сказал я.
— Значит, вы еще многого не видели. — Она скрылась за дверью.