Человек-эхо и еще кто-то (Сборник)
Шрифт:
— Нет, в поезде, ехали случайно вместе. Верующим меня не назовешь.
— Вообще не веришь? Ни во что?
— Почему же, верю, к примеру, что мне когда-то повезет.
— В чем?
Разговор все больше напоминал допрос, только ответы требовались исповедальные, и спрашивали его о вещах, о которых ему и задумываться раньше не приходилось. Он удивлялся, что как-то ухитряется еще отвечать.
— Подойди с другой стороны, там кресло, — предложил голос.
Марио обогнул постамент, устало сел и сразу почувствовал облегчение. В зеркальной глубине мрамора увидел свое отражение —
— Так что же ты ждешь от жизни? — переспросил голос.
Ха! Он, должно быть, считает, что у человека на все есть готовые ответы.
— Разобраться, так и вправду ждать нечего, — сказал Марио. — Устроены мы так: надеешься на лучшее, а какое оно, лучшее, сам толком не знаешь.
— Продолжай, мне интересно.
— Интересного тут мало. Если живешь, как бродячий пес, то и сказать, чего тебе хочется, не так-то просто. Бросили кость — хвостом виляешь, дали пинка — скулишь. Скулить не хочется, да и хвостом вилять тоже не очень приятно.
— Давай уточним: ты имеешь в виду дом, семью, работу?
— Само собой. Без этого какой ты человек.
— Что еще? Допустим, все это у тебя есть, дела твои процветают. Дальше что? Я согласен, голодный и куску хлеба рад. Но вот он насытился. И все? Желать ему больше нечего?
Он что, смеется или считает меня кретином?
— Не обижайся, Марио. Все люди с причудами, а мне тем более простительно. Я ведь могу спросить о чем угодно, о странных порой вещах. Например, что чувствует человек, когда его «разморило». Или какой вкус у креветок.
Марио насторожился. Обмолвка не могла быть случайной.
— У одного писателя, — продолжал голос, — я прочел: зеленое солнце. Потом спрашивал многих, какого цвета солнце, так некоторые тоже обижались.
— Солнце бывает зеленое, — сказал Марио.
— Теперь я знаю. Конечно, вопросом можно обидеть, даже причинить боль. Но как еще я могу узнать людей? Однажды совсем нехорошо получилось. Прошел конкурс детского рисунка. Первый приз получила девочка восьми с половиной лет. Ее звали Несса. Она нарисовала сломанное деревце и надвинувшуюся на него какую-то тень — не то здания, не то сапога. В газете была репродукция: сломанное деревце и тень, ничего больше. Я говорил с этой девочкой. Не здесь, разумеется; попросил встретиться с ней Эгона Хагена, у него с детьми получается. Но разговаривал я, только девочка об этом не догадывалась. И надо же было так неловко спросить, до сих пор себя ругаю. Хочешь, говорю, чтобы дерево на твоем рисунке снова росло, а вместо тени над ним светило солнце?
— Что же сказала девочка?
— Ничего. Она заплакала. И я, кажется, понял почему, только поздно… Извини, если что не так, но мне нужно еще о многом тебя спросить.
Отображение в мраморе шевельнулось — Марио положил ногу на ногу.
— Постарайся меня понять, — голос взывал к вниманию. Человек ведь состоит из желаний, надежд. Это как бы мера его существования: каковы твои устремления, таков и ты. Высокого хочешь — ты значителен, если же только живот набить — ничтожество. Потому и интересует меня, кто чего ищет. Понимаешь?
Нет, до Марио доходило с трудом. Абстракции всегда вызывали в нем раздражение, он не доверял им, как не доверял
— А кто мне судья? — спросил он агрессивно. — Кто скажет, чего я стою, если я сам не знаю, чего мне хочется.
— Оставим это, — ушел от ответа голос. — Послушай дальше, мой главный вопрос еще впереди. Знает человек о своих желаниях или не знает — не в этом суть. Они все равно есть, и люди стремятся к ним. Но как? Увидел на яблоне плод, навалился — и сломал дерево… Умница девочка. Надо же, восемь с половиной лет — и так понять! Тебе не хочется ее повидать?
Марио промолчал. Он не мог уловить канву разговора, его смысл и испытывал смутное беспокойство и тревогу.
…машина стояла в гараже, за домом. Пользовались ею редко. За две недели, как его привезли на ранчо, лишь однажды он услышал шум мотора. Выбежал во двор, но опоздал — только пыльный след. «У отца дело в городе, — сказала женщина, ласково посмотрев на него грустными глазами. — Он скоро вернется». После обеда машина снова была в гараже… Марио плотно прикрыл за собой ворота, выждал, пока глаза забудут солнце. Кабина его не интересовала, там никого нет. Таинственное существо жило в железной коробке. Это к нему лазают головой люди и шепотом о чем-то договариваются, Он видел, как открывают капот, и без труда откинул крышку. Пахнуло нагретыми парами бензина, мотор еще не успел остыть…
— Ведь и ты ломал деревья, а, Марио? Вспомни, в детстве. Было, было. Все мальчишки что-нибудь ломают. Но и это не главный мой вопрос… Подожди минутку, что-то передают. Голос отключился, и на несколько секунд установилась пронзительная тишина. Марио подался вперед, всматриваясь в свое отражение. Он не узнал себя: на него смотрело чужое лицо. Воздух дрогнул. — Извини, сообщение из Женевы. Начались переговоры. Тебя это интересует?
— Большая политика не для таких, как я.
— Ну, это ты зря. На то она и большая, что касается всех. Чего стоят все твои желания, если случится что.
— Война что ли?
— Да еще какая! Она сметет всех без разбора — богатых и бедных, счастливых и несчастных, ту же бездомную собаку, о которой ты говорил. В Хиросиме в секунды смело двести тысяч душ. А та бомба просто игрушка по сравнению с теми, что сейчас.
— Тут спорить не о чем. Только от меня ничего не зависит, хоть я из кожи лезь. Разве что в пикете стоять да подписать какую бумажку. Но толку что, не верю я в это. На то есть президент, конгресс, депутаты разные…
— Постой, постой, — перебил его голос. — Теперь я задам свой главный вопрос. Представь, что ты, Марио Герреро, все можешь. Как ты пожелаешь, так и будет. Словом, ты бог, и перед тобой весь этот мир. Что бы ты сделал, как бы распорядился?
Лицо в глубине мрамора поплыло, исказилось, Марио встал, чтобы не видеть его. Отчего такая усталость? Словно кто влез ему в душу и перерыл там все, переворошил, живого места не оставил. Что он ищет, чего ему надо? Звезды, креветки, сломанное дерево, девочка, война и теперь вот бог. Не хотелось ни слушать, ни отвечать.