Человек и его окрестности
Шрифт:
И вот я смотрю. Автобус себе идет, а этот отстегивает пуговицу на кармане и вытаскивает оттуда пачку денег. Небольшую, но пачку. Красные десятки. И кладет к себе в карман. И при этом продолжает смотреть вперед. Но что интересно, и лавочник продолжает смотреть вперед.
Я горю. Сейчас этот подлец сойдет, а этот лавочник так и будет смотреть вперед. До горла подошло. Я забыл себя. Вскакиваю. Хватаю этого бандита обеими руками за шиворот, выволакиваю в проход и одной рукой изо всей силы даю ему по шее. И он валится прямо к дверям. Лежит.
— Открой дверь, — кричу.
Сам не знаю, зачем кричу так. Шофер открывает дверь. Этот вываливается на улицу и вдруг вскакивает и бежит. Я думал, он полумертвый, а он побежал.
Автобус поехал дальше, и тут я объясняю людям, что случилось. Все меня благодарят. «Сандро наш защитник!» И мне, конечно, очень приятно.
А этот лавочник, между прочим, молчит. Скромно так сидит, как будто это его не касается. Чуть-чуть улыбается. Чуть-чуть пожимает плечами. И некоторые, наверное, думают, что глухонемого ограбили, и еще больше его жалеют.
Ну, думаю, все-таки мужчина. Ему стыдно. Я в два раза старше него и, защищая его честь, схватился с бандитом. А он струсил. Тем более в автобусе много женщин, а он только пожимает плечами и виновато улыбается.
На конечной остановке мы с ним выходим. Нам идти в одну сторону. Идем. Я у него спрашиваю:
— Сколько денег было в кармане?
— Какие деньги? — отвечает он.
— Как какие? Которые вор вытащил у тебя из кителя!
— А там у меня ничего не лежало, — говорит он, — я вообще не имею привычки в китель деньги класть. Я имею привычку деньги в бумажнике держать.
И в самом деле, вынимает из брюк бумажник и раскрывает, как гармошку, — полно четвертаков. Я людей с такой гармошкой в кармане по походке узнаю. Играет гармошка! Но мне сейчас не до этого.
— Я же сам видел, — говорю, — пачку красных десяток!
— Нет, — говорит, — я вообще не имею привычки десятки в кармане носить. Не уважаю! Нет, торговать уважаю, а в кармане держать не уважаю.
Я начинаю психовать.
— Что я, — говорю, — от старости зоркость потерял, что ли? И уже красную десятку путаю с туалетной бумагой?!
Сейчас можно спутать, но тогда это еще были деньги.
— В таком случае, — говорю, — зачем я ему по шее дал и он вывалился из автобуса?
— Вы благородный человек, — отвечает лавочник, — а этот парень, скорее всего, хулиган. Но денег он у меня не брал.
Ах ты, негодяй, думаю, в следующий раз будешь гореть в своей лавке, стакан воды не плесну в твою сторону. Но больше ничего ему не сказал и свернул домой. Думаю, может, все еще стыдится как мужчина и поэтому не признается. За ночь остынет, приду и спрошу.
Захожу на другой день в лавку. Он спокойно так торгует, как будто ничего не случилось. Потом он уходит от покупателей, подходит ко мне и тихо говорит из-за прилавка:
— Китайская тушенка есть. Эти уйдут — дам.
— Не надо, — говорю. Явно хочет купить меня. Прямо скажу,
Но я не даю ему закрыться от правды и опять допытываюсь насчет денег. А он опять долдонит свое: я десятки в карман никогда не кладу и ничего не было.
Может, я с ума сошел и ошибся? Может, глаза от старости испортились? Нет, когда дома старушка моя просит, я без очков нитку в иголку вдеваю с первого раза. А за что я в молодости цейссовский бинокль получил, вы теперь знаете. Может, торгаш с ума сошел? Нет, торгует, не проторговывается.
И на следующий день спрашиваю, и через день спрашиваю.
— Нет! Нет! И нет!
И до того я возненавидел этого дурака, что ночей не сплю. Почему он не признается? Неужели он думает, что я после этого начну у него в лавке бесплатно брать халву или консервы? Ничего особенного в его лавке нет. И вообще я не такой человек. Может, все еще стыдится как мужчина? Но какой стыд у этого лавочника? Бесфактурную халву ящиками продает.
Тогда в чем дело? Нет, думаю, подлец, я это дело так не оставлю. Стороной узнаю, что у него есть порядочный родственник. Работает в аэропорту диспетчером. Честный. А как он может быть нечестным? Самолет по блату еще не сажают и не подымают. Пока. Приходится быть честным. Захожу к нему и все ему рассказываю, как было.
— Что он от меня хочет? — говорю. — Я боржом у него в лавке бесплатно не возьму. К жене или к любовнице, если она у него есть, не приду и не расскажу, что он трус. Почему он меня за человека не считает? Почему не признается? Соберите семейный совет родственников, вразумите этого дурака, чтобы он признался. Я со Сталиным сидел за столом. Я с Троцким охотился! А он со мной обращается так, как будто я бродяга без роду-племени и красную десятку могу спутать с туалетной бумагой.
— Хорошо, — говорит, — дядя Сандро, не волнуйтесь. Мы в ближайшие дни соберем родственников и заставим его сказать правду.
— Заставьте! — говорю я и пожимаю его честную руку. — Иначе или я должен переселиться, или лавку его должен сжечь на старости лет! Мы не можем так встречаться, как будто между нами ничего не случилось.
Через четыре дня снова прихожу к диспетчеру. Издали он так грустно на меня посмотрел, что я понял: самолет этого лавочника мимо пролетел.
— Был, — говорит, — дядя Сандро, семейный совет. Он отказывается. Что мы можем сделать? Он сказал: «Если вы хотите от меня избавиться, избавляйтесь! Дядя Сандро благородный человек, но он ошибся. У меня на моем любимом кърэмовом кителе вообще верхних карманов нет». Честное слово, дядя Сандро, голова опухла от его «кърэмовый китель»!